Приговоренный
Шрифт:
Иногда она даже завидовала Надежде, чья голова была совсем свободна от всяких сложных проблем.
Жить с Надеждой в одной комнате смогла бы далеко не каждая женщина. Вера сильно сомневалась, что, попадись Наде другая соседка, дело не кончилось бы руганью, скандалом или даже дракой. Если в деревне Надежда могла надоесть Вере только своей говорливостью и привычкой к авантюрам, то здесь, на общей территории, имелось еще десяток поводов для раздражения. Например, хотя тетя Маша выдала нм два комплекта всяких бытовых и туалетных принадлежностей, причем специально, чтоб не путали, — разной расцветки, Надежде ничего не стоило вытереться Вериным личным полотенцем и перемазать его своей тушью или помадой, влезть в Верин халат и украсить его своими волосами, наконец, почистить себе зубы Вериной щеткой или воспользоваться ее бритвой. Кроме того, у Надежды была привычка густо душиться, благо здесь ни в парфюмерии, ни в косметике отказа не было, и при этом несколькими сортами духов в течение дня. Получался иной раз очень резкий неприятный запах, особенно в смеси с потом. Этим «букетом» пропахла вся комната, несмотря
Если от драки спасала разница в весовых категориях, то от словесной перепалки — исключительно Верино терпение и миролюбие. Наверно, можно было бы попроситься в отдельную комнату, но отчего-то Вера так и не смогла на это решиться. То ли ночевать одной было страшно, то ли привыкла к Надеждиному трепу и не могла без него заснуть.
Надежда все время выворачивала душу наизнанку < одновременно страдала почти патологическим любопытством. В первый день, как только сошел с нее хмельной кураж, Надежда начала всего бояться. Сначала того, что их с Верой изнасилуют или возьмут в наложницы, а потом, после использования, зарежут и закопают в лесу. Опасалась она и того, что их продадут в Чечню или в Турцию. Хотя Курбаши — «подполковник Титов», при черной бороде и загаре, мог сойти и за кавказца, и за турка, Вера все-таки считала, что для экспорта в страны ближнего, а тем более дальнего зарубежья они не годятся. Кроме того, узнав, какую задачу поставил перед ней «Титов», Вера боялась совсем других вещей.
Дня через два Надежда поверила, что попала в приличное место и что ее никуда не собираются продавать. Теперь она стала волноваться из-за своего огорода, беспокоиться, не ограбят ли ее дом в Марфутках, а пуще всего опасаться, что в Марфутки заявится ее законный супруг и, не найдя родной жены, пустится с горя во все тяжкие. При этом Надежда принялась перечислять возможных претенденток на роль злодейки-совратительницы, сообщать данные об их врожденных уродствах и перенесенных ими венерических заболеваниях. В этом списке фигурировало так много имен, что Вера, у которой голова была и так перегружена различной информацией, даже не пыталась хоть что-нибудь запомнить, хотя, как всегда, делала вид, будто слушает внимательно и все это ей ужасно интересно. Вести себя по-другому не следовало, так как в противном случае Надежда начала бы сама задавать вопросы Вере и настырно просить ее рассказать, чем она занимается. А «товарищ подполковник», между прочим, прежде чем усадить Веру за работу, по всей форме взял с нее подписку о том, что она не будет ничего разглашать до тех пор, пока статья не будет готова и сдана в печать.
Конечно, вопросы с Надеждиной стороны все-таки последовали, но не с той интенсивностью, какая могла ожидаться. Дело в том, что, привыкнув к здешнему ничегонеделанию, мадам Авдохина начала вздыхать по поводу того, что ей здесь скучно и нечем заняться. Сначала ее досуг поглощали видик и купание в бассейне, но затем это стало приедаться. Читать Надежда не любила и меломанкой не была, поэтому ни книги, ни звукозаписи ее внимания не привлекали. Самое время было завести роман. Именно такая трезвая мысль пришла Надежде в голову, когда она, пропустив несколько рюмочек, в одиночестве валялась на диване после обеда. Решив не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, Надежда стала прогуливаться по дому и приглядываться к мужикам. Однако практически все мужики в тех помещениях, куда Надежде дозволялось заходить, были охранниками, находились на службе и на попытки пострелять глазками не реагировали. Причем вовсе не потому, что Надеждины формы не производили на них впечатления, а потому, что все они знали, какой суровый человек Курбаши и как строго он спрашивает за халатное отношение к работе. Тем более что в Надеждином поведении мог быть и подвох, поскольку охранники были выставлены специально для того, чтобы «гости» Курбаши бродили только в специально выделенной для них зоне и не вылезали за ее пределы. Никому из бойцов не хотелось расслабиться и на этой почве пропустить Надежду в ту часть здания, куда ей заходить не полагалось, и уж совсем не хотелось, чтоб она каким-нибудь образом оказалась во внешнем дворе или ушмыгнула за ворота. Им их личные шкуры были значительно дороже, чем Надеждино право на свободу передвижения. Поэтому охранники, проявляя корректность, вежливо заворачивали Надежду от всех закрытых для нее дверей, не вступали в разговоры и в ответ на все подмигивания и улыбки сохраняли каменные лица. Убедившись в том, что все охранники службу знают, обозвав их мысленно "истуканами", Надежда вечером поведала о своих разочарованиях Вере. Вера, как обычно, все выслушала, изредка поддакивая и выражая сочувствие, а затем пояснила Надежде, что от чекистов ничего другого и ожидать не следует. Вот тут-то и последовали вопросы относительно того, чем занимается Вера. Однако Вера очень ловко отвела эти вопросы одним-единственным замечанием насчет того, что если она хоть что-нибудь Наде расскажет, то их обеих посадят. А когда Надя принялась уверять, что она «никому ни гу-гу», Вера намекнула на то, что в комнате может быть установлено подслушивающее устройство, а то и скрытая видеокамера. После этого Надежда с испугу замолкла и два дня боялась рот открыть, даже выпивши. Правда, к концу недели она опять осмелела и начала расспрашивать, откуда Вера знает «капитана» и что у них было. Когда Вера рассказала ей чистую правду, то есть о том, что Клыка она до этого не
Вот так, под лозунгом Бухенвальда «Каждому свое» прошла эта относительно спокойная неделя, в течение которой, выражаясь языком Совинформбюро, «ничего существенного не произошло». Во всяком случае, на территории центра отдыха АОЗТ «Секундант». О событиях в стране и мире его обитатели получали информацию из «Времени» ОРТ и «Вестей» РТВ — никакого третьего канала в этой области не ловилось, — а вот о том, что творится в ближайшей округе, понятие они имели смутное.
БАНДЕРИЛЬЕРОС
Так, как известно, в Испании и Латинской Америке называют тех участников боя быков (более известного под названием «корриды»), которые стремятся раздразнить слишком миролюбивого бугая, втыкая ему в зад стрелы с яркими ленточками — бандерильи.
В области, где работал прокурор Иванцов, корриды отродясь не водилось. Быков предпочитали забивать без особого стечения народа на мясокомбинатах и спокойно перерабатывать на мороженую говядину или тушенку. Разумеется, всех тех жителей области, которые видели корриду воочию, а не по телевизору, и не фрагментами, а полностью, можно было пересчитать по пальцам, причем только одной руки. Иванцов к их числу не принадлежал. Но он был человек начитанный и уже в институте знал, какие действующие лица участвуют в корриде, кто такие матадоры, пикадоры и бандерильерос. Тогда, в конце 50-х — начале 60-х, среди студентов, учившихся в Москве, считалось неприличным не слышать ничего о Хемингуэе или хотя бы об Иржи Ганзелке и Мирославе Зикмунде, которые про эту самую корриду очень красиво и обстоятельно писали. Даже среди таких дремучих провинциалов, каким был тогдашний Витя Иванцов.
События, которые происходили в течение той самой недели, что прошла с того момента, как Иванцов узнал, куда девался Клык вместе с «бриллиантовой Богородицей», как-то непроизвольно подняли из памяти облпрокурора воспоминания о прочитанном в юности. Конкретно — о корриде. Именно так, как бой быков, представлялась ему сложившаяся ситуация. Правда, в роли быка, которого дразнят, приводя в бешенство и заставляя носиться по арене в погоне за алой тряпкой, оказался сам Виктор Семенович. И, судя по всему, был недалек тот момент, когда ему соберутся воткнуть шпагу в загривок.
Сначала Иванцов намеревался сделать вид, будто ничего не произошло. Моряков и Агапов со своими коллегами по всем правилам вели дело об убийстве четырех охранников фирмы «Русский вепрь», а сам он как бы оставался в стороне. То есть вел себя как тот самый заторможенный бык, который стоит себе посреди арены и не рыпается. Два дня его никто не тревожил, видимо, выжидали. Иванцов тоже ждал. Ждал, что появится некий «бандерильеро», который начнет выводить его из равновесия.
И дождался.
На третий день секретарша принесла Иванцову на стол некий конверт с надписью: «Лично в руки обл-прокурору», где лежал захватанный грязными лапами двойной тетрадный листок, исписанный корявым почерком. Послание было накалякано со множеством грамматических ошибок и, разумеется, не имело подписи. Иванцову даже показалось, что от бумаги кисловато-удушливо пахнет бомжом.
В каракулях удалось разобрать, что «честный советский патриот и подпольный большевик» желает разоблачить «вредительство в соответствующих органах», которые выпустили на волю «уголовного бандита по кличке Клык». Дескать, этого Клыка видели на рынке в облцентре, хотя «все прогрессивное человечество» знает, что он вор, а «вор должен сидеть в тюрьме».
Это была первая «бандерилья», которую метнули в «быка»-Иванцова. И не такая уж безобидная. Несмотря на идиотское содержание «сигнала», в нем упоминался Клык. Еще более занятным было то, как это письмо угодило прямо к секретарше облпрокурора, не будучи зарегистрировано под каким-либо входящим номером и не имея почтового штемпеля. Сие означало, что некто принес это бомжовое творение в хорошо охраняемое здание прокуратуры и каким-то образом вложил в пачку корреспонденции, уже отобранной для представления Иванцову. То есть смог пройти в предбанник его кабинета. А между тем пропуска на этаж, где находились кабинеты облпрокурора и его заместителей, были далеко не у всех сотрудников прокуратуры.
Иванцов невольно вспомнил «Золотого теленка», когда Остап Бендер пытался привести в панику подпольного миллионера Корейко, прислав ему телеграмму: «Грузите апельсины бочками…» Этот ход был тоже из области психологического прессинга. Мол, гляди, гражданин прокурор, мы знаем твою самую страшную тайну, и ты, сукин сын, у нас под контролем. Подумай, может, в следующий раз к тебе в приемную бомбу пронесут!
Однако Виктор Семенович никак не отреагировал. Даже не стал шуметь и устраивать разбирательство, кто принес ему подметное письмо. Он-то прекрасно знал, что бомбу приносят в самую последнюю очередь, когда все возможности договориться по-хорошему исчерпаны. Нужно показать Курбаши, что Иванцова на пушку не возьмешь, и если господин Курбатов жаждет поторговаться, то пусть приезжает сам или присылает полномочного представителя-просителя, но не ждет, что человек, поставленный надзирать за соблюдением законов в данном субъекте Российской Федерации, побежит на поклон к какому-то уголовнику.