Прииск в тайге
Шрифт:
— Будет, Оленька, будет. Не трави сердца.
Ольга, вздрогнув, словно просыпалась после тяжелого сна, прижималась к мужу, шепча:
— Не могу забыть его, Ваня, все перед глазами.
Буйный как умел успокаивал жену, неловко гладил своей ручищей ее маленькую голову.
— Ты бы отдохнула, Оленька, с утра на ногах.
Жена благодарно смотрела ему в глаза, через силу улыбалась и качала головой.
— Не хочу, в работе-то легче, — и опять принималась хлопотать по хозяйству.
Как ни уставали разведчики после трудной работы, но выдавались вечера,
Буйный подхватывал сочным басом, а за ним остальные:
На Урал! На баррикады! Не давай врагу пощады!Алексей запевал новый куплет:
Мы, рабочие, крестьяне, Все — вчерашние рабы. В нашем братском красном стане Богатеев не ищи.И, будя засыпающую тайгу, грозно неслось:
На Урал! На баррикады! Не дадим врагу пощады!Спев одну песню, начинали другую. Пели про Колчака, позорно бежавшего с Урала, пели про умирающего красноармейца, про отряд коммунаров, доблестно сражавшийся с белыми наемными солдатами. Плетнев слушал эти песни, украдкой смахивал набежавшую слезу и, скрывая волнение, усиленно дымил трубкой.
— Пой с нами, Гаврилыч, пой, — приглашал Иван Буйный, обняв охотника за плечи.
— Слов не знаю, — отвечал Никита.
— А ты за нами тяни, слова-то простые.
Потом какую-нибудь грустную старинную песню запевала Дымова, она знала таких песен множество. Слушая ее, невольно умолкали другие. Ольга, заметив, что поет одна, смущалась и обрывала песню. Тогда Зотов, подсаживаясь к женщине, заглядывал ей в глаза, просил:
— Спойте еще, Ольга Михайловна. Уж как хорошо это у вас получается. Чистый вы соловей.
Дымова опускала голову. А Каргаполов, тряхнув светлыми кудрями, запевал частушки:
Я на бочке сижу, А под бочкой мышка. Скоро красные придут, Белым будет крышка.Плетнев замечал, как бывший штейгер пристально смотрел на жену Ивана Буйного, как загорались глаза у «цыгана». Охотнику это не нравилось, он ревниво тыкал Авдея в бок.
— Посторонись-ка, я в костер подброшу.
Однажды Зотов пришел на стан среди бела дня. В поводу он вел прихрамывающую лошадь. У палаток никого не было: Иван и Никита с утра ушли на озеро ловить рыбу. Штейгер был хмур и зол.
— Вы что делаете?
Зотов удивленно оглянулся. Сзади стояла Дымова.
— Зачем бьете лошадь? — сурово спросила женщина, и темные глаза ее сузились.
— А тебе-то что? Жалко? Скотину пожалела, а людей не жалеешь. Эх, Ольга Михайловна.
— Это как понимать?
— Да так вот, — Авдей неопределенно хмыкнул и примирительно добавил: — Не сердись, погорячился. Из-за этой скотинки я чуть шею не сломал. Ногу мой конек распорол. Видишь, кровянит? А мужики-то наши где?
— Какие мужики? — голос Дымовой не располагал к дальнейшему разговору.
— Ну, эти, таежник и твой Иван.
— Рыбачат на озере.
Авдей ввел, наконец, заупрямившуюся лошадь, привязал к изгороди и расседлал. Седло бросил у палатки и сел на него, вытирая с лица пот. Заговорил вкрадчиво.
— Иван-то с Никитой, говоришь, рыбу удят?
Дымова не ответила. Зотов торопливо оглянулся по сторонам и зверем кинулся на нее.
— Ты чего?! Сдурел? Пусти, слышишь?
— Тише, милка, тише. Давно такого момента ждал. Изголодался я по бабам-то, да и тебе, поди, муженек приелся.
— Пусти… — маленькая женщина беспомощно билась в лапах штейгера. Тот засмеялся мелким смешком, жадно обнимая ее.
— Будешь моей, милка, будешь. Лучше не брыкайся. От меня еще ни одна не уходила и ты не уйдешь.
Ольга, обезумев от боли и ненависти, задыхаясь в объятиях Зотова, извернулась, ударила обидчика ногой в живот. Авдей взвыл и выпустил ее. Растрепанная, она оглянулась и бросилась к палатке, ища спасения. Зотов с налитыми кровью глазами, ругаясь, кинулся вдогонку.
— Не уйдешь, — громко и яростно шептал он, пролезая в палатку. — Не хотела добром, силком возьму…
В лицо ему холодно глянуло дуло револьвера. Твердо и спокойно прозвучали слова:
— Не подходи, гад, убью.
Штейгер понял: сделай он еще шаг — и Дымова выстрелит. Такого оборота Авдей не ожидал. Не спуская глаз с револьвера, он попятился. Сзади послышалось грозное, глухое рычание. Ощетинившись, там стояла Вьюга. Зотов совсем растерялся.
— Я же… я же… Ольга Михайловна, пошутил, — забормотал он, озираясь то на собаку, то на револьвер. — Какие вы, право. Уж и пошутить нельзя… Пошла ты, холера, — прикрикнул он на Вьюгу, но лайка не двинулась. Боком, не спуская глаз с собаки, штейгер выбрался из палатки. Через час, сидя у костра, на котором пыхтела и пузырилась в ведре пшенная каша, Авдей заискивающе говорил Дымовой:
— Вы уж того, Ольга Михайловна, мужу-то не надо. Я ведь так, дай, думаю, попугаю. Обидеть вас у меня и в мыслях-то не было. А ежели Иван узнает — взбеленится.
Женщина молчала, будто не слышала, и штейгер тоскливо гадал: скажет она мужу или нет.
Каждый раз, возвращаясь из разведки, геологи привозили груды камней. При свете костра или свечи разбирали находки. Глядя на них, Плетнев вспоминал Сомова. Тот вот также возился с камешками, бормоча непонятные слова. Майский и Мельникова, разбивая молоточками камни, рассматривали изломы в увеличительные стекла, делали пометки в тетрадях. Никита подходил к ним: