Приказано - спасти...
Шрифт:
На столе, освещенном свечой, возвышался ведерный закопченный чайник, видно оставшийся от лесорубов, и пять эмалированных кружек. На чурках, заменявших стулья уже сидели Фира и Борис Алексеевич. При появлении гостя, военфельдшер встал и на правах хозяина взялся разливать кипяток по кружкам. Затем он кивнул спутнице Семена:
— Анастасия Ивановна, раздавайте…
Из ситцевого мешочка принесенного с собой, санитарка достала и положила перед каждым по половинке черного сухаря. Сиваков перехватил взгляд Семена и извиняющимся тоном сказал:
— Это все что есть. Нам смогли оставить только полмешка сухарей. А у нас четырнадцать человек раненых. Точнее, теперь пятнадцать.
Чекунов охлопал себя по карманам. Но только в нагрудном кармане
Красноармеец следил за этой процедурой, и в голове колотилась мысль: "Подумать только, ведь недавно пил чай с приятелем и была полная вазочка конфет. И это не казалось чем-то необычным — ешь, не хочу. А здесь, еда — это величайшая ценность. Наверное, я уже слишком многое забыл"…
Чай пили в чинном молчании. Если конечно напиток, налитый в кружки, мог так именоваться. Отвар брусничника и листьев смородины, конечно, не шел ни в какое сравнение с настоящим чаем. Но горячая жидкость согревала внутренности, создавая ложное ощущение сытости. Немаловажным был также тот момент, что кипяток позволял размочить выданный твердокаменный кусок сухаря. Который, по мнению старшины Чекунова, вполне мог посоревноваться в прочности с 76-мм бронебойным снарядом БР-350А. Ну а маленький кусочек карамельки придавал чаепитию некоторый оттенок манерности — из-за малых размеров его приходилось жеманно брать щепотью из большого и указательного пальцев, аристократично оттопыривая остальные.
Семен сидел, печально размышляя о пище насущной. Съеденные, под холодную водочку, котлеты, разварная картошка и соленые грибы остались где-то в далеком будущем, лет этак семьдесят с лишним вперед. И ничем помочь организму восемнадцатилетнего Семки они не могли. А дозаправиться, однозначно, не помешало бы. Всем. Вон у фельдшера как щеки втянуло. Да и женщины выглядят не лучше. А у них на руках еще и раненые. Значит с продуктами дело совсем швах. И уже давно.
"Точно. Теперь вспомнил. С питанием стало хуже, как только пришлось оставить рубеж обороны. Но пока отступали по дорогам, еще что-то выдавали. А вот когда колонна свернула на ту проклятую дорогу через болота… Двигаться можно было только по выстраиваемому из бревен настилу. Который как сырая бумага расползался под тракторами, буксирующими пушки и танками. Часть машин с продовольствием оказалась потеряна раньше. А часть была недоступна, так как двигалась по другим гатям. Командование из-за линии фронта, видимо, пыталось помочь окруженцам, посылая самолеты с боеприпасами и продовольствием. Но их было слишком мало. Да и немецкая авиация открыла настоящую охоту на медлительные транспортные машины. И иногда красноармейцам оставалось только в бессильной ярости наблюдать, как сбитая машина огненным факелом прочерчивает свой последний путь до земли. А в воздухе распускаются белые купола парашютов экипажа".
Эмалированная кружка с отваром, по забывчивости не донесенная до губ, приятно грела руку. Тихий голос Фиры нарушил задумчивость Семена.
— А почему вы кружку как блюдечко держите? Как будто мой дедушка, чтобы на чай дуть?
Семен посмотрел на свою руку: действительно он держал посудину за донышко, а не за ручку, как обычно. Наверное, действительно сработала память Лексеича.
— А у нас в деревне все так чай пьют — вывернулся он. И снова за столом стало тихо. Каждый думал о своем. Первым поднялся Сиваков: — Анастасия Ивановна, Фира — ложитесь спать. Сегодняшнюю ночь буду дежурить я. И вы, молодой человек, ложитесь. С утра посмотрим как состояние вашего друга. Может быть, он
Семен отказался ночевать в душном бараке и ушел спать в кузов ЗиСа. Большой брезент лежавший в кузове позволил сделать приемлемое ложе. Но уснуть толком не удалось. Сон накатывал краткими приступами забытья, после которых красноармеец подолгу лежал, глядя в ночное небо. Можно было бы объяснить это обычной старческой бессонницей, но Чекунов понимал, что это не так. Тело восемнадцатилетнего Семки настоятельно требовало отдыха. Мозг, же, растревоженный знаниями старика Лексеича, продолжал напряженно работать, пытаясь найти выход из тупиковой ситуации.
Старшине Чекунову было ясно, что у остающихся очень мало шансов выжить. Через несколько дней лес будут прочесывать немецкие войска, в том числе и подразделения СС. Нужны ли солдатам вермахта такие пленные, которых необходимо обеспечивать лекарствами и продовольствием? Пара гранат да несколько выстрелов решат проблему гораздо проще.
Знают ли это Сиваков и Анастасия Ивановна? Скорее всего, они понимают все. Но не считают для себя возможным оставить беспомощных раненых. Семен знал таких людей. Фира, же, еще слишком молода и потому полностью доверяет старшим, считая, что они вытащат из беды и ее и остальных.
Но вот что делать ему, Семену Чекунову? Уйти как в прошлый раз? Тогда он не знал, что были оставлены раненые. Да если бы и знал… наверное, он все равно бы подчинился приказу. Если уйти сейчас, гибель этих людей останется вечной занозой в его памяти. Так, как резала душу смерть Женьки. А может и хуже. И сможет ли он жить с такой болью?
Командование, приказавшее оставить тяжелораненых, сделало это понуждаемое тяжкой военной необходимостью. Окруженные войска уходили на прорыв в неизвестность. Ослабленные голодом, без продуктов и с недостаточным количеством патронов. Бросив всю технику и снаряжение. Любой лишний груз мог стать той последней соломинкой, что ломает спину верблюда. А впереди лежала дорога по болотам и лесам. Путь до отдаляющейся с каждым днем линией фронта, который нужно было пройти, чтобы выжить и выйти к своим. И не мог старшина Чекунов винить этих красноармейцев и командиров. Он сам прошел с ними этот путь и знал, как он будет труден и тяжел.
Все дело в том, что они не знали… А Семен, теперь, ЗНАЛ…
Многия знания порождают многия печали…
Не выдержав, красноармеец откинул брезент, перелез борт грузовика и спустился на землю. Зашнуровал ботинки, перемотал потуже обмотки, набросил шинель. Застегнул ремень с подсумками. Проверил наличие патрона в стволе карабина. И размеренным шагом двинулся по узкой дороге ведущей в сторону реки.
Шагая в предутренних сумерках, Семен полной грудью вдыхал зябкий воздух. Ботинки путались в высокой траве проросшей между тележными колеями. Обмотки и полы шинели быстро отсырели, напитавшись росой. Да и темновато было еще, и красноармеец частенько спотыкался на неровностях дороги. Но Чекунов даже не замечал все эти мелкие неудобства. Ощущения молодого здорового тела кружили голову Семену. Он уже давно забыл — каково это, свободно идти по дороге, не опираясь на палку. Легко перепрыгивать ямы и стволы упавших деревьев. Резко нагибаясь, проныривать под нависающими ветвями деревьев. Это было счастье жизни. И каждый вдох был как глоток хорошего вина.
Постепенно рассветало. Шагать стало легче. Иногда на дороге попадались брошенные части солдатского снаряжения: каски, противогазы, гранаты без детонаторов. Нашелся даже бинокль в футляре. Покачав головой, красноармеец повесил его на ветку. Подумал. Снял бинокль с ветки и перевесил себе на шею: "Груз небольшой, а бросать жаль. Вещь в военном хозяйстве полезная. Глядишь — и пригодится".
Уже стали хорошо различимы отдельные ветки, нависающие над дорогой, когда за деревьями впереди стало просматриваться открытое пространство. Близость к реке выдали клочья тумана наплывающего от воды. Семен свернул с дороги в лес и остановился, не выходя на чистое место.