Приказчик без головы
Шрифт:
На Невском пересели на обычного извозчика, который к трем часам благополучно довез их к лавке Осетрова.
Встали неподалеку, шагах в двадцати от его дрожек. Калина Фомич появился минут через десять. Его провожала супруга Аграфена Минична:
– Не напивайся там!
– Постараюсь, – буркнул купец, усаживаясь.
– И не дерись больше.
– Говорю же – упал. Эй, Филька, трогай!
– За ним! – скомандовал Прыжов извозчику.
До биржи доехали быстро: всего и делов перемахнуть Тучков мост, а потом
Остановились впритык за дрожками, у афишной тумбы, призывавшей ни в коем случае не пропустить прощальное представление знаменитой труппы Кораллова в Озерках.
Калина Фомич вылез, на ходу бросив вознице:
– Вернись к шести!
Филька, видимо, возразил (Сашеньке с Прыжовым было не слышно), потому что Осетров ответил с бранью:
– Не умничай, растак тебя и эдак! Жарко, лошадь взопреет. Домой езжай!
Калина Фомич повернулся и не спеша стал подыматься по широкой лестнице.
– Я за ним, – решил Прыжов. – Вдруг через другой выход улизнет?
Но купец поступил бесхитростно. Взобравшись наверх, огляделся, убедился, что дрожки его катят назад на Петербургскую, и тотчас спустился вниз. Сразу к нему подлетел ванька:
– Доброго здоровья, барин! Как обычно?
Осетров кивнул и взобрался в экипаж.
– Следуй за ним, но так, чтоб не заметил! – хлопнул по плечу возницу Прыжов.
На Биржевой линии ненадолго остановились у лавки братьев Елисеевых, оттуда Калина Фомич вышел минут через десять с ведерком, из которого торчало серебряное горлышко бутылки шампанского. Следом с двумя большими бумажными пакетами, полными сладостей и фруктов, выбежал мальчишка-сиделец. Осетров, не торопясь, устроился в экипаже, принял на руки пакеты и приказал извозчику:
– Трогай, братец!
Дальше ехали по Среднему, пока не свернули на 17-й линии в сторону Малого проспекта. Не доезжая до него шагов двести, пролетка с Осетровым встала. Извозчик помог Калине Фомичу спуститься, а потом почтительно распахнул перед ним дверь трехэтажного здания, на фасаде которого красовалась вывеска «Меблированные комнаты Златкиной».
– Прошка не ошибся, – прошептала Прыжову Сашенька. – Осетров к содержанке собрался.
Все шло по плану, вот только Лешич заронил сомнения: а вдруг содержанка не Маруся? Вдруг Муравкина и впрямь в деревню укатила?
И предложил:
– Поехали перекусим, а? На Большом проспекте множество рестораций. Осетров пробудет здесь до полшестого, это факт! К шести ему надо на Стрелку вернуться. Чего впустую торчать?
– Нет! – Сашенькины сомнения нарастали. – Пошли внутрь!
Портье не удивился. Парочки часто уединяются в меблированных комнатах на пару часов. Только осведомился, сально подмигнув:
– Господин и госпожа Ивановы, не ошибаюсь?
Лешич, усмехнувшись, кивнул. Портье черкнул что-то в гроссбухе, принял полуполтинник и
– Триста тринадцатый нумер на третьем этаже. Проводить?
– Не надо! – отмахнулся Прыжов.
– Почему не спросил, в каком нумере Осетров? – недовольно выговорила Сашенька, поднимаясь по лестнице.
– Бесполезно, ни за что не скажет. А вдруг ты его жена?
– И как мы Осетрова найдем?
– Очень просто. Посмотри внимательно – лестницу только-только помыли. Видишь следы мужских ботинок? – обратил внимание Сашеньки Лешич, когда они достигли второго этажа. – Вот они повернули направо по коридору. За ними!
Следы оборвались возле двести второй комнаты. Здесь обладатель ботинок вступил на тряпку, лежавшую при входе, вытер подметки и, вероятно, зашел внутрь, – а куда ж еще?
– Ты иди в наш нумер, а я сюда загляну. Якобы по ошибке, – предложил Лешич.
– Зачем? Марусю в лицо ты не знаешь, а у девицы имя на лбу не написано. – Сашенька приложила ухо к двери. – Черт! Какая толстая! Не разобрать, что говорят…
Лешич с довольным видом полез в карман, откуда вытащил лакированный стетоскоп, выточенный из голландского бука. Ах, вот как, оказывается, он подслушал разговор с Живолуповой!
Прибор был сразу реквизирован. Приложив его к двери, княгиня услышала диалог:
– Грех это, Калина Фомич! – произнес с надрывом девичий голос.
– А мы потом помолимся. Вместе! Давай, давай, разболокайся!
– Пожалейте!
– Не верещи! Пащенка разбудишь.
– Пожалейте, Бога ради! Не дозволено жене мужу изменять!
– Ну, опять двадцать пять!.. А коли муж в тюрьме?
– Вы ж обещали, говорили, поможете…
– Помогу! Уже помогаю. Адвокату сто рублев отвалил!
У Сашеньки сжались кулаки. Брешет Осетров, как собака бешеная брешет!
– Только у полиции доказательств много, – продолжал басить Калина Фомич. – Голова и все такое. Да и признался Антип.
Сашенька с облегчением перекрестилась. Ух! Не подвела ее интуиция!
– Как признался? – В голосе Маруси (теперь можно было с уверенностью утверждать, что это она) послышалось отчаяние.
– Ну как, как… Не знаю, как… Взял да и признался. Душегуб он, оказывается!
– Антип не убивал!
– Не голоси! Шампанского вон хлебни, легче станет.
– Мы вместе вечеряли…
– Верю, верю! Ну да ничего не попишешь. Видать, судьба у Антипа такая. А тебе, голуба, о своей думать надо. И о младенце! Кому вы нужны, кто об вас способен позаботиться? Калина Фомич! Следовательно, что? Надобно его отблагодарить. Ну давай, Марусечка, не кобенься!
– Нет! Не могу!
– Да я ж не чужой – кум! Разве то кума, что под кумом не была? Ну давай, поцелуй меня, милая! Я ж к тебе с добротой, а ты? Кобенишься, монахиню корчишь! Каждый я раз уговаривать должон, что ли?! Эй, эй, ты куда это собираешься?