Прикид
Шрифт:
(1) Он решил, что я ему не нравлюсь.
(2) Он слишком уважает меня как замужнюю женщину.
(3) Он хочет, чтобы я сама бегала за ним.
(4) Он слишком занят.
(5) Внезапно неизвестно откуда вернулась его жена.
(6) Его нынешняя любовница грозилась зарезать его. Шесть раз я побывала в ванной, но, похоже, ни одна из моих версий этого испытания не прошла.
(1) Я определенно ему не нравлюсь. Я видела, как он на меня смотрел.
(2) Мужчины, подобные Джошу, плевать хотели, замужем женщина или нет. Даже если речь идет о собственной жене.
(3) Мужчины такого рода предпочитают
(4) Развратники типа Джоша всегда найдут время для секса.
(5) Жена, если таковая у него и имелась, наверняка принадлежит к разряду тихих и робких существ. И вряд ли ее наличие может стать препятствием.
(6) Мужчину, который был ранен в Бейруте, вряд ли можно напугать кухонным ножом.
Нет, причина крылась в чем-то другом. А что касается меня, то я никак не могла решить, радуюсь ли его исчезновению или, напротив, огорчаюсь.
И я пришла к выводу, что и то, и другое одновременно. На седьмой день, лежа в ванне, я пыталась избавиться от этих ощущений, но ничего не получалось. И дело не в том, что по моему самолюбию был нанесен удар. Главный удар пришелся по воображению, строившему воздушные замки, а также по восхитительному, щекочущему нервы ощущению игры с огнем. С другой стороны,, чувство облегчения объяснялось тем, что теперь я избавилась от опасности сгореть в этом огне.
Дело кончилось тем, что, выйдя из ванной и одевшись, я сперва стиснула Рейчел в объятиях, а потом нежно обняла Ральфа за плечи в припадке слезливой сентиментальной благодарности.
Рейчел удивилась:
– Что это с тобой, а, мам? Ты в порядке?
Я была далеко не в порядке. Но буквально на следующий день все разъяснилось. Рейчел вышла к завтраку с утренней газетой.
– А кто такие нацисты? – спросила она и бросила «Индепендент» на стол.
Пока Ральф давал ей подробное и взвешенное объяснение, я просмотрела газету. На первой же странице красовалась фотография факельного шествия, процессия проходила через Бранденбургские ворота в Берлине. Демонстранты протестовали против расистского насилия в той части страны, которая прежде называлась Восточной Германией. Было нечто тревожное в этом снимке – решительные лица, свет факелов, жест человека, оказавшегося ближе других к камере. И я тут же поняла, что снимок сделан Джошем.
Я перевернула страницу – так оно и есть. Там были напечатаны еще шесть фотографий, все черно-белые. Бритый парень, весь в татуировках, избивает турецкого эмигранта. Отставные военные в пивной отдают фашистский салют, лица перекошены злобными гримасами. Какие-то люди в пижамах выбегают из объятой пламенем больницы. Затем еще один снимок берлинского марша протеста. На этот раз в объектив попала женщина, похожая на Марлен Дитрих в молодости. В одной руке она, словно фаллос, сжимала древко факела, и в то же время с задорной улыбкой косилась на фотографа. О да, это Джош, тебя не спутать ни с кем! Готова поспорить, ты в тот момент рассмеялся и выкрикнул: «Ich bin ein Berliner» 32 – с тем чтоб привлечь ее внимание.
32
Я берлинец (нем.).
Нет,
– Эту роль играл сам Оливье! – с гордостью восклицал Ральф.
Я сдержалась и не сказала: «И уж определенно не за те деньги, что предлагают тебе!»
Но, Боже, сделай так, чтобы он ее получил! Деньги теперь не имеют значения. Главное – чтобы он не сошел с ума от безделья.
Не успела я ободрить и успокоить Ральфа, как ворвалась Рейчел и заявила, что пропал ее магнитофоне Слава тебе Господи, хотелось воскликнуть мне. Но вместо этого я потратила минут пятнадцать на его поиски. Затем вдруг в дверь позвонили, и на пороге предстала соседка. Не слишком мною обожаемая и вся в слезах.
– Ваша кошка! – прорыдала она. – Тварь, чудовище! Исцарапала моего любимого Мармедьюка! Да так, что бедняжке пришлось наложить десять швов! Вы должны ее усыпить!
Я опаздывала. Я находилась на грани нервного срыва. И вовсе не была настроена высказывать соболезнования.
– Вот перестанете обращаться со своей собакой как с малым ребенком, тогда она научится за себя постоять! – рявкнула я и захлопнула дверь.
Гордиться мне было нечем. Фатва, свернувшись калачиком, мирно спала на диване с чувством выполненного долга. У нее-то явно был повод для гордости.
Ко времени, когда я добралась до Пимлико-сквер, все мысли о Джоше вылетели из головы.
– Извини, Гейл, – буркнула я, врываясь в лавку.
Помещение наполнял густой аромат кофе, и мне сразу полегчало. Гейл усмехнулась:
– Не одна ты, дорогая! Кэролайн слегла. То ли грипп, то ли еще что-то. Один кусок сахара?
– Благослови Господь твою добрую душу! – сказала я.
В магазине было пусто. Я присела на край стола, держа в руке чашку капучино и размешивая в ней коричневый сахар.
– Никто не заходил? – спросила я.
– Никого особенного, – ответила Гейл. – Разве что один твой приятель… – Лицо ее так и светилось ехидством. – Как его?.. Забыла. Он сказал, но тут же вылетело из головы.
Я уже привыкла к типично ирландским перепадам в настроении Гейл. Подобное представление могло длиться часами.
– Ладно, не важно. Не так уж дурен собой этот тип. Немного грубоват на мой вкус, но некоторым дамам такие нравятся. Даже очень многим, я бы сказала, судя по его взгляду и походке. Такая, знаешь, немного враскачку, как у Юла Бриннера… Так, погоди, что же он просил тебе передать?.. О Господи, ну и память стала… А все потому, что приходится все делать самой, потому как гребаные сотрудницы не желают являться на работу вовремя!..