Приключение русских в Иностранном легионе и на Лазурных берегах

Lwow Andre

Аборигены

Судя по карте, ему предстояло проделать путь в 700 километров до границы со Словакией. Навстречу ему попались два молодых бугая, и на его вопрос «Паны, как пройти к Висле?» они хором ответили вопросом: «Цо! Пан, Сталин – курва?» Борису не захотелось корчить из себя Олега Кошевого из «Молодой гвардии», и он запросто им ответил: «Курва! Курва!» Видимо удовлетворённые его ответом, эти «двое из ларца» добродушно заулыбались и синхронно, указав в правую сторону, рявкнули: «Ходи просто, пан! Просто!» Толком ещё не зная, что означало польское «просто», путник зашагал в указанном ему направлении. И пройдя всего каких-то пару кварталов обычных пятиэтажек, детищ панельного производства, он вышел за город, где ему сверху открылся потрясающий вид на польскую равнину, разрезанную как бы пополам рекой Вислой, что была похожа на толстого удава, что блестел чешуёй, переливаясь в лучах полуденного солнца. Вдоль берега реки друг к дружке лепились польские дачки, чем-то напоминавшие наши пионерские скворечники, выкрашенные во все цвета радуги. Казалось, что путник вообще попал в некую сказочную страну жевунов из произведения А. Волкова «Волшебник Изумрудного города».

Пока он шёл мимо этих милых строений, то из-за заборчиков за ним наблюдали аборигены, челюсти которых всё время что-то пережёвывали. Время было обеденное, и ему захотелось чего-нибудь перекусить. В дачном посёлке его буквально обдавало со всех сторон волнующими запахами тушёной капусты, а то и жареной курицы или свинины, но стоит отдать ему должное, он стойко перенёс эти искушения и вышел к реке.

«Так вот ты какая, река Висла!» – хотелось воскликнуть ему, и будь у него солдатская каска или котелок, то непременно бы зачерпнул и испил её мутной водицы. Горячее солнце, словно Дамоклов меч, зависло прямо над головой и жестоко припекало ему голову, да так, что становилось дурно. Видно, сказывалось вчерашнее употребление водки. Чтобы хоть как-то взбодриться, он решил искупаться, но едва зайдя в воду по пояс, взвыл от резкой боли в правой ступне. К списку выше перечисленных злоключений добавился ещё и глубокий прокол правой ноги от осколка стекла зелёного цвета, который впился глубоко в его ступню, словно клык хищного зверя. Несчастный путник готов уже был, как в кино, бить кулаками о землю от отчаяния и боли, как до его замутнённого сознания стало доходить то, что его… окружают! И подняв голову, он заметил с десяток «жевунов», которые стояли полукругом вокруг его распластавшегося тела и, всё так же чего-то там пережёвывая, переговаривались на своём языке с невероятным количество шипящих «чи» и «ши». Они все были роста ниже среднего и как на подбор пузатые и мордастые, со слегка вылупленными глазами. Как некий пароль, он снова услышал: «Цо, Сталин – курва?» И он, чуть было не теряя самообладания, опустошённым голосом выдавил из себя: «Курва… Курва, мать!» Боль в ноге стала невыносимой, пронзая, словно лезвием, его мозг, и вырвав из неё этот злополучный кусок стекла, он печально констатировал, что из раны сильно хлещет кровь. Поляки, услышав правильный ответ, добродушно закивали головами и, не обращая внимания на его пораненную ногу, стали интересоваться: «В Афганистане був?» А единственный подросток из толпы, улыбаясь, фальшиво пропел: «Белые розы, белые розы…»

Но так не могло продолжаться вечно, и всё-таки здравый смысл восторжествовал: один из пожилых «жевунов» с шикарно длинными усами а-ля Тарас Бульба и с физиономией Леха Валенсы что-то прошепелявил низкорослой тётке, и она колобком покатилась в сторону дач на своих коротких ножках, при этом нервно вздрагивая пикантными ягодицами. Довольно быстро она вернулась с плетёной корзиной, в которой кроме куска хлеба с сыром и пластиковой бутылки с водой был ещё йод и пара валиков с бинтами. Пока Борис сам себе перевязывал ногу, публика не расходилась и, наблюдая молча, следила за ним, с выражением неподдельного сострадания на лицах. Поблагодарив местных жителей, он поковылял по тропинке вдоль берега реки, долго чувствуя их взгляды у себя на затылке.

На Краков!

Солнце уже клонилось к закату, когда путник добрался до первой ухоженной деревушки, где на площади красовался небольшой костёл, около которого не спеша прогуливался местный служитель весьма набожного вида. При знакомстве он оказался на редкость приветливым человеком лет сорока, худощавым и с выбритым до синевы подбородком. Борис нуждался в обуви большего размера, так как перевязанная и солидно распухшая ступня уже не влезала в старый башмак, и следовало ожидать только ухудшения. Польский батюшка без лишних слов отвёл своего незваного гостя в какую-то подсобку при костёле, где кучами были свалены поношенные вещи. «Это мы собираем среди прихожан в помощь для жертв Чернобыля, – сказал святой отец и добавил: – Христиане помогают своим ближним!» Рыться в старых вещах было уже слишком для его гордыни, да к тому же после беглого осмотра никакой обуви нужного размера он не приметил. Разве что в углу примостились шикарные роликовые ботинки красного цвета с четырьмя колёсиками на каждой подошве. Почти безумная, но на тот момент гениальная идея посетила его: если нельзя идти пешком, то почему бы не проехаться на роликах? Батюшка явно спешил на ужин и, слегка гримасничая, выражал всем своим видом некую озабоченность. Путник не стал его долго задерживать и, прихватив заветные роликовые ботинки с каким-то старым рюкзаком, подался восвояси. Святой отец на дорожку перекрестил блудного сына и вручил ему солидную упаковку пластырей «made in USA». Этот подарок оказался весьма кстати, и в дальнейшем на протяжении долгого пути наш герой поминал этого служителя бога тихим и добрым словом.

Из польской деревни надо было срочно убираться, ибо вкусные запахи их национальной кухни стали его раздражать. Роликовые коньки оказались весьма устойчивыми, и путник, впервые в своей жизни сделав пару кругов по периметру ближайшего паркинга, ощутил себя на какое-то время почти конькобежцем. Он лихо вырулил за околицу села, прямо на национальную автостраду, которая вела, если можно было верить дорожным указателям, прямо до Кракова. Нога продолжала болеть, но чувствовала себя лучше в просторном ботинке, что на время вселило чувство надежды в душу нашего конькобежца. Почти угасшее настроение стало понемножку возрождаться. Подумать только, ещё позавчера он был где-то совсем в другом краю света, а теперь вот катит на роликовых коньках по польской земле, навстречу бордовому закату солнца, и его то и дело обгоняют местные фиаты, чем-то прохожие на наши горбатые «запорожцы». Но момент безграничного счастья, близкий к эйфории, оказался недолгим: четырёхполосная автострада вначале сузилась до двух полос, а затем, взяв крутой поворот, стремительно пошла куда-то вниз.

Крушение

Постепенно его ролики стали набирать пугающую скорость, и на повестке встал вопрос ребром: «Тормозить или не тормозить?» и если «Да!», то

«Чем?» Конькобежец на всей скорости вдруг стал догонять польского мотоциклиста, что маячил у него впереди и явно никуда не спешил, любуясь божественным закатом. В свою очередь польские фиаты, всё ещё умудряясь их обгонять, тревожно сигналили им на прощание! Но эти тревожные гудки не особо тревожили сознание мотоциклиста, а времени на раздумье у нашего почти горнолыжника уже точно не оставалось. Во избежание неминуемого столкновения с мотоциклистом, ему пришлось тормозить собственными ягодицами асфальтом. Падение было настолько ужасным, что его тело долго крутилось и вертелось по всей траектории «полёта», пока не вылетело прямо на центральную разметку и не застыло в позе цыплёнка табака. Польские автомобилисты старались объехать его, и неизвестно, сколько бы ещё он так пролежал на пыльном асфальте, как вдруг его глаза отчётливо увидели перед собой очертание грузовика. У него уже не было никаких сил подняться на ноги, но всё же ему удалось, каким-то чудом, с перевёртыша перекинуться на встречную полосу. Огромная фура с прицепом промчалась в каких-то сантиметрах от него, обдав на прощание выхлопными газами. С этого момента сознание уже почти вернулось к нему, и голова стала работать быстро и чётко. Когда он увидел свет мощных фар от другой фуры, что поднималась медленно в гору прямо на него, то невиданная сила поставила нашего героя на четвереньки, и он, словно собачка, стал перебегать дорогу, да так быстро, что свалился в кювет. А там его снова закрутило и покатило вниз. Очнулся он лишь под утро, вместе со щебетанием птиц вперемешку с эхом от пения петухов из соседней деревни, когда вдали, где-то на востоке, забрезжил рассвет. Силы вконец оставили его, и, тупо созерцая всю прелесть восходящего светила, он пролежал не шевелясь почти до полудня. Голодный желудок стал подавать первые признаки жизни, и до слуха стал доноситься его жалобный плач, а позже пришло и ощущение острой боли.

Первым делом Борис попробовал пошевелить конечностями, и когда это получилось, то вдруг появилось забытое ощущения радости от того, что смог самостоятельно встать на ноги. Одежда была окончательно испорчена, тело почти всё стёртое об асфальт, кровоточило. От наручных электронных часов остался лишь браслет и нижняя крышка циферблата. Боль в теле была настолько сильна, что заглушала ту, что исходила от порезанной ступни. Стёртая ткань рюкзака говорила о том, что именно она спасла куртку аляску, и это была единственная вещь, что уцелела в этой катастрофе. Пришло ощущение холода, и, взвыв от боли, он попытался надеть куртку, что, к счастью, ему удалось. Благо кричать можно было вволю, и он какое-то время просто орал во всю ивановскую, пока голосовые связки не стали давать сбой, и только когда пустил петуха, он наконец-то угомонился. В общем, всё как в фильме «Волга-Волга»: «Да ты кричи не «кричи», а кричи «совершенно секретно»!»

Лягушка-царевна

На дне рюкзака он нащупал булку польского хлеба и трясущимися руками, измазанными в крови, стал подносить к таким же окровавленным губам кусочки ржаного мякиша. Неизвестно, чего больше он съел, хлеба или собственной крови, так как во рту назойливо ощущался её солёный привкус. То, что язык не был прокушен зубами, вселяло хоть какую-то долю оптимизма и уверенность на скорое выздоровление. Умывшись в ручейке (или в сточных водах?), что убегали мимо него вниз по канаве, наш путник не рискнул выходить на трассу, дабы не привлекать внимания, и, слегка пошатываясь, поплёлся вниз с горы по пересечённой местности, через поле с молодой пшеницей до ближайшего леска, что виднелся вдали. Добравшись до спасительной тени, он отлеживался какое-то время, благо, что рядом была кем-то из местных вырыта ямка, доверху наполненная прозрачной и очень студёной водой. Можно было наблюдать, не обращая внимания на время, как со дня её бьют ключи, подымаясь на поверхность небольшими водоворотами.

Какой-то странный звук, похожий на кваканье, привлёк его внимание, и он увидел сидящую на одном из камней большую лягушку. В каком-то чисто животном порыве он, набросившись на свою жертву, поймал её и порвал на две части. Судорожно освежевав добычу, он стал есть, не разбирая, где мякоть, а где кости. Свежее мясо на какое-то время придало ему сил, и он испытал внутри себя странное, явно животного характера, желание Жить! Неожиданно на небе сгустились свинцовые тучи, и может быть, сам бог Зевс в отместку за свою дочь лягушку стал проливать слёзы и метать на землю свои огненные копья. Вдруг хлынул дождь как из ведра, прокатились раскаты грома, и разряды молнии стали взрывать всё пространство вокруг него. Несколько молний ударили в большое дерево, которое вспыхнуло алым пламенем. Чтобы не быть убитым следующим прямым попаданием, путник бросился бежать вон из леса в сторону всё той же автострады, поверхность которой ещё не так давно он обтёр собственным телом. Дождевые потоки воды омыли его бренное и израненное тело.

Странные люди

Невдалеке от него показался какой-то солидный хутор, и, подобравшись к нему, он вопреки боли, ловко перемахнув через высокий забор, забрался под навес сеновала и, упав на приятно пахнущее сухое сено, снова провалился в омут сна или просто потерял сознание. Какое-то время спустя оно стало возвращаться к нему и то наполовину. Он стал ощущать какие-то странные прикосновения к его телу, в нос ударил резкий запах травянистых эссенций, а слух улавливал некие отдалённые звуки странного бормотания. Но веки его глаз были словно налиты свинцом, и лишь неимоверным усилием воли ему удалось слегка приподнять их, чтобы узреть сквозь ресницы некое странное действо, разворачивающееся вокруг него: то ли сальные свечи, то ли старомодные лучины горели коптящим пламенем. А перед его лицом то и дело мелькало страшно некрасивое, исхудавшее до безобразия морщинистое лицо старой женщины, очень похожее на сказочную Бабу-Ягу. Ему подумалось: «Только бы она меня не съела или не вызвала полицию». Он понимал или, точнее, ощущал кожей то, что его чем-то обмазали, и это была явно не сметана. Тело горело так, что, казалось, на него вылили ведёрко скипидара, но не было ни сил, ни желания сопротивляться, да и вся эта сцена как в тумане, как будто его вообще напрямую не касалась. Немного понаблюдав всю эту вакханалию, он снова погрузился в сон, как в омут с головой.