Приключение
Шрифт:
— Гостеприимный хозяин, нечего сказать, — произнесла она взамен приветствия. — По-видимому, вы совершенно равнодушны к бедным чужеземцам, которые тонут или выбрасываются на берег на ваших глазах.
— Я… я прошу прощения, извините, — пробормотал Шелдон невнятно, привставая с кресла с невероятным трудом.
Ноги его подкосились, дыхание захватило и он почувствовал, что опускается на пол. Но, падая в обморок, он успел подметить выражение испуга в глазах встревоженной незнакомки, и это доставило ему мимолетное утешение. Последней его мыслью было, что первый раз в жизни он теряет сознание.
Удар
Изящный ремешок перевязи напомнил ему что-то женственное, и он сразу представил себе всю картину событий вчерашнего дня. В воображении мелькнули: вельбот, серые глаза, сверкавшие задорным огоньком, и насупленные брови. Должно быть, это она и звонила сейчас в колокол. Спешные заботы опять нахлынули на него; он приподнялся на кровати, опираясь о стенку, и кисейный полог от москитов закружился перед его глазами. Он все еще сидел в таком положении, закрыв глаза, чтобы избавиться от головокружения и держась за стену, как вдруг услышал голос самозваной сиделки:
— Извольте снова прилечь, милостивый государь!
Интонация была повелительная, резкая, свидетельствующая о решительном и своенравном характере девушки.
Вместе с тем он почувствовал, что одной рукой его заставляют лечь спиной на подушку, а другой осторожно поддерживают сзади, смягчая падение.
— Вы пролежали без сознания целые сутки, — добавила она, — мне пришлось взять все хозяйство на себя. Вы не встанете с постели, пока я вам этого не разрешу, не раньше. Скажите, какое лекарство вы принимаете? Хинин? Вот порошок в десять гран. Так, хорошо. Вы должны меня слушаться.
— Милая барышня… — запротестовал он.
— Замолчите, вам не позволяется говорить, — перебила она его, — то есть спорить нельзя. Говорить что-нибудь другое вы можете.
— Но плантация…
— Плантация не нуждается в вашей смерти. Не хотите ли узнать что-нибудь обо мне? Ваше молчание обижает меня. Я потерпела кораблекрушение, а вам до меня, как будто, нет никакого дела, и у вас только и разговора, что об этой злосчастной плантации. Разве вы не чувствуете, что я сгораю желанием рассказать кому-нибудь о моем первом кораблекрушении?
Шелдон улыбнулся. Это была первая его улыбка за все эти долгие, мучительные недели. И улыбку эту вызвали не столько сами слова, сколько сопровождавшее их выражение лица этой девушки, веселое, шутливое и лукавое в одно и то же время, ее смеющиеся глаза и уморительные гримасы. Его заинтересовало, сколько ей может быть лет, и он ответил:
— Да, пожалуйста, расскажите!
— Нет, не стану, теперь не стану, — возразила она капризно, тряхнув головкой. — Я найду себе какого-нибудь другого собеседника, которого не придется упрашивать выслушать интересную историю моих приключений. Прежде всего мне нужны ваши указания. Когда надо звонить в колокол на полевые работы, я уже знаю, но этим ограничивается почти все то, что мне удалось выведать до сих
— В одиннадцать часов. Во втором часу они снова принимаются за работу.
— Хорошо, благодарю вас. А теперь извольте сказать, где находится ключ от кладовой? Мне нужно накормить своих людей.
— Ваших людей?! — воскликнул он с ужасом. — Консервами? О, нет! Пошлите их в людскую: пусть обедают вместе с рабочими.
Глаза девушки сверкнули так же, как и третьего дня, и брови ее так же точно насупились.
— Этого я не допущу; мои слуги — люди. Я побывала в ваших жалких бараках и видела, чем питаются эти несчастные рабочие, фу, картошкой. Без соли. Без всякой приправы. Одним только картофелем. Может быть, я не разобрала как следует, но они, кажется, уверяли, что никогда ничего другого не видели за столом. Два раза в день, и так всю неделю. Неужели правда? Мои люди ни за что на свете не согласились бы на такой режим. Где ключи?
— Они висят на вешалке над часами.
Он уступил довольно кротко, но когда она отыскала ключи и стала снимать их, то услышала, как он пробормотал:
— Этого еще не хватало, неграм консервы!
Замечание это задело ее за живое. Она рассердилась не на шутку и вся вспыхнула румянцем.
— Мои люди — не негры; чем вы скорее это усвоите, тем будет лучше для наших взаимных отношений. Что же касается консервов, то я за них заплачу. Пожалуйста, не беспокойтесь на этот счет. Вам не следует волноваться, это может вам повредить. А я не засижусь у вас долго: я пробуду здесь до тех пор, пока вы не поправитесь, и уеду с сознанием, что не оставила на произвол судьбы нуждающегося в помощи белого человека.
— Вы — американка, скажите? — спросил он смиренно.
Неожиданный вопрос несколько смутил ее.
— Да, американка, — призналась она, косясь на него вопросительно. — А вам на что это нужно знать?
— Так себе, ни за чем. Я так и думал!
— Продолжайте!
Он покачал головой.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.
— О, ничего. Я подумала, что вы собрались отпустить какую-нибудь шутку по этому поводу.
— А меня зовут Шелдон, Давид Шелдон, — сказал он просто, протягивая ей свою исхудалую руку.
Она сначала попятилась, но потом тоже отрекомендовалась:
— Мое имя Лэкленд, Джен Лэкленд. Ну, будем друзьями, — сказала она, пожимая протянутую руку.
— Иначе и быть не могло… — заикнулся он.
— Так что же, могу я кормить своих людей вашими консервами? — повторила она.
— До тех пор, пока не пригонят коров, — пошутил он, подлаживаясь под ее игривое настроение. — В Беранду, хочу я сказать. Вы понимаете, что у нас тут, в Беранде, коров не водится.
Она холодно посмотрела на него.
— Что это, шутка?
— Право не знаю… я… я полагаю, что да… но, впрочем, вы видите — я совсем болен.
— А вы англичанин? Да? — спросила она после некоторой паузы.
— Нет, это уже чересчур даже и для больного человека! — воскликнул он. — Вы и без того знаете, что я англичанин.
— О, — сказала она рассеянно, — я так и знала, что вы англичанин.
Он нахмурился, поджал губы, но потом прыснул со смеху, и они оба весело расхохотались.