Приключения 1969
Шрифт:
Но удачи нет.
Смелые, отважные, ловкие — они все равно не знают того, что известно немцу на своем участке обороны. Исчез он. Внезапно. Как провалился. Юркнул в какую-то щель, как мышь в нору, и нет его, растворился во мгле.
Уже справа и слева кинжальным огнем ударили вражеские пулеметы. Где-то совсем рядом слышны крики подбадривающих друг друга немецких солдат. Все. Пропала операция!
Величко в отчаянье цепким взглядом ведет от окопа к окопу, от бугорка к бугорку. Нет нигде ничего живого, все смели с лица земли автоматы разведки.
— А лейтенант где? — спохватывается старшина.
Вон
Да. Все. Быстрым шагом направляется к нему Величко. Не вздумал бы он задерживаться, с него станется…
— Отходим, — слышит старшина, еще не дойдя до лейтенанта. — Киченко! Саша! Бегом, собирайте людей!
Двое легко ранены. Их перевязывают на ходу. Им даже находят сапоги по ноге. Остальные же так и бегут босые, пытаясь на бегу, по пути отыскать свою обувь. Ну да где там! От тех сапог только клочья остались: саперы, подрывая толом проходы в проклятом малозаметном препятствии, и не подумали выуживать из стальных проволочных силков завязшие сапоги, времени не было.
— Ух, Коля-Вася! Придем — посчитаемся! — злится Величко. — Такие сапоги взрывать! Просил же я вас…
— Дядя Саша! — пытается развеселить угрюмого старшину по-прежнему улыбающийся Ледов. — Дядя Саша, хотите дамский пистолетик, вам, как парикмахеру дамскому, пойдет…
Вертит он перед Величко никелированной игрушечкой, смеется. Весело парню, не понимает еще мальчишка, что здесь война, не игра в казаки-разбойники.
Вяло махнув рукой, старшина ступает босыми пальцами в мягкую землю, разрыхленную взрывом. Но тут же отскакивает.
— Где взял? — вырывает он пистолетик из рук Ледова. — Где?
— Там вон, — растерянно хлопает ресницами мальчишка и показывает за окопы, откуда недавно выскочил немец, на которого рассчитывали как на последний шанс вернуться с «языком». Убитые там…
— Киченко, Сидякин, Поляков, за мной! — орет старшина. — Ледов, бегом!
Немалого чина офицер мог носить такой пистолетишко. Взводному он ни к чему, ротному да и батальонному тоже.
Втиснувшись в узкую щель, ведущую в землянку, разведчики лихорадочно переворачивают трупы гитлеровцев.
— Оберстлойтенант! — сразу, едва лишь засветив фонарик, определяет Величко. — Подполковник по-ихнему. Важного гуся причесали.
Только глянули на документы — и снова радость. Новая часть. Таких еще не было перед фронтом дивизии.
В живых никого не оставила граната. Жаль. Знать бы, кто сидит в этом блиндаже… Ну да что без толку жалеть? Все, что можно, в охапку и назад, назад, скорее туда, где проход в этих проклятых эмзэпэ, где пулеметчики прикрытия, яростно матерясь, из последних сил удерживают щелку, через которую должны отойти неизвестно зачем метнувшиеся снова в пекло Величко и его группа.
Без сапог, босиком, по ржавым колючкам. О чертовы Коля-Вася!
Но злись не злись, а беги в чем есть. Все гуще, все злее бьют немцы по отходящей группе. Под шквальным огнем пулеметов от воронки к воронке
Лежа на спине, закинув усталые руки за голову, Величко смотрит в небо. А неба и не видно: сплошной поток трассирующих пуль словно разноцветной крышкой прижал лощинку.
Где же артиллерия? Виталий где? Собираются они прикрывать наш отход или как? Лениво, очень лениво думает старшина обо всем этом.
Но где-то высоко в небе уже раздался тихий шелест, который не достиг лощины, оглушенной, слитным ревом пулеметов врага.
Небо шелестело над лощиной, над оставшимися целыми разведчиками, над ливнем немецкого свинца и разноцветного огня. По крутой траектории, будто колпаком накрывая поле боя, шли над ним снаряды батарей капитана Курочкина. Группа поддержки пехоты вступила в дело.
Сначала разведчики и не услышали даже, как за их спиной тяжко загремели снаряды, как поставленные артиллеристами, сосредоточенные, неподвижные, заградительные и прочие огни начали свою смертельную работу.
Пока немцы не перестроились и не накрыли нейтральное поле огнем с других высот, разведчики Карпова начали последний бросок. Теперь к своим. Величко опять шел замыкающим. Ему полагалось еще и смотреть, не собьют ли кого-нибудь пули в последние минуты.
Слабее стал бить противник, все это так, конечно, но ранили все-таки на ходу еще одного разведчика. А сержанта Киченко убила мина уже почти у наших окопов. Величко, схватив сержанта в охапку, так и добежал с ним до траншеи, думая, что несет живого товарища.
— Сашка, ты ранен? Куда? Давай перевяжем! — бросались к нему всюду, увидев окровавленную гимнастерку, друзья и товарищи, когда он, ссутулившись, шел ходами да переходами переднего края к месту сбора. Всюду друзья у старшины Величко.
— Не, это Киченко кровь, — устало отмахивался он, а дойдя до места, уселся прямо на дно траншеи.
Кто-то притащил котелок со спиртом и наливал каждому желающему по полной крышке. Кто-то свернул всем по самокрутке. Никого уже не видел Величко. Сидел, вытянув босые, истерзанные шрамами ноги поперек окопа, и не то думал о чем-то, не то засыпал.
— Спасибо, товарищи, за службу! — тихо сказал майор Чекмазов, подойдя к разведчикам.
Величко поднял голову.
— За что же спасибо, за неудачу?
— Это у меня неудача, — помедлив, ответил майор, — вы, Киченко, Ледов… вас благодарю.
На следующий день, когда разведка опять уходила в поиск к немецкому посту правее Медвенки, все той же богом проклятой Медвенки, майор Чекмазов, как всегда, опять шел с ними в траншеи переднего края. То, что с ним опять был незнакомый подполковник, никого не удивляло: не то что полковники, и генералы не раз наблюдали за действиями разведки. Никто, кроме Величко, в новой разведывательной группе не знал, как отчаянно нужен пленный, знающий, что творится там, за линией немецких окопов. Старшина Величко и этой ночью шел в поиск опять не в очередь. Не мог он оставаться в Ходоровке, не хотел: слишком много товарищей потерял он за последние дни под Медвенкой.