Приключения 1971
Шрифт:
— Я могу помочь устроить ее в интернат, — сказал отец, — хотите?
— Ни,— сказал Стефан,— дзенькую пану. Она уедет домой. Там у нее есть крэвни. Родственники по-вашему.
— И как можно скорее, — сказал отец, — а то...
— До святу, — сказал Стефан, — дзенькую пану. Бардзо дзенькую!
Отец прошел мимо меня. Я постоял в темноте, хотел было еще раз взглянуть в окно Кшиськи, но раздумал и отправился домой. Отец что-то рассказывал матери, когда я вошел.
— Ты где бегаешь? — кинулась
— Погоди, — сказал отец, — дай кончу.
На кровати по-прежнему тонкой фистулой завивался храп Саввы.
— И я отпустил его, — отец смотрел на мать.
Она долго качала из стороны в сторону головой, потом сказала:
— Алеша, Алеша, я просто отказываюсь тебя понимать.
— А я все объясню, — терпеливо сказал отец, — ты спрашивай.
— Если уж поймал, то отведи куда следует, — сказала мать, — разве в милиции не разберутся?
— Трудные времена сейчас, — сказал отец, — резкие времена, Лизок, тут можно и не разобраться.
— Но он же стрелял в девочку!
— Он был оглушен, запуган, забит.
— Но ведь он завтра не придет, и что тогда ты сделаешь?
— Сделаю то, что скажет совесть.
— Что?
— Пойду в управление МГБ и все расскажу сам.
— Алеша, — сказала мать и заплакала, — ты как ребенок. Кажешься кому-то сильным, прямым, а сам как ребенок...
Отец странно закосил глазами и отвернулся.
— Из-за этой девчонки попал под следствие, — загибала пальцы мать, — отпустил бандита...
— У него мать есть, как у нашего Тольки, как я ей в лицо посмотрю? К тому же он еще не бандит, его заставили.
— Пусть не растит таких детей! — крикнула мать. — Алешенька, — в голос заплакала она, — придет — не придет этот идиот, прошу об одном, умоляю, не ходи в управление... Ведь никто же не знает!
Лицо его дрогнуло, он посмотрел себе под ноги.
— Конечно, — сказал он, — никто. Это так. Но это же моя страна, Лиза, и я хочу жить с чистыми руками. Мы ведь принесли сюда иную жизнь.
Мать утерла слезы и сжала губы.
— Ты думаешь только о себе, Алексей, — сказала она, — о себе и о человечестве, до нас с Толькой твои мысли не опускаются.
— Зачем продолжать, — сказал отец и сел на постеленный на полу матрац.
— Ты эгоист, — сказала мать и стала сдвигать стулья для моей постели, — ты эгоист, Алексей... — Она выпрямилась и закусила губу. — Алешенька...
Она кинулась к отцу, он встал, и они обнялись.
Я подошел и встал рядом, отец заметил меня и прижал к себе, так и стояли мы трое, обнявшись.
В окно резко забарабанили. Отец дернулся, отвел руки матери и мои и подошел к окну.
— Граждане, — сказал резкий голос за окном, — у вас тут стреляли?
— Да, где-то поблизости, — сказал отец.
— Раз не
Отец прошел к двери, теперь мать сама толкнула меня за ним. Я выскочил на крыльцо. Отец стоял в куче солдат, и все они смотрели на что-то темное на земле. Я подошел. Всмотрелся. На плащ-палатке, забросив назад голову и весь прогнувшись, лежал Иван. В виске его чернела маленькая дырочка, и толстый черный жгут сбегал от виска на щеку.
— Убили? — спросил отец.
— Черт его знает, — сказал невысокий крепыш в фуражке, — может, убили, а может, сам. Вот эта игрушка рядом с ним лежала.
Я взглянул в его ладонь. При свете фонаря отблескивал вороненой сталью маленький браунинг. Отец молчал, я тоже стоял молча.
— Это наш сосед, — сказал отец, — Иван Кудлай. Тут живет его мать... Но я бы на вашем месте не говорил ей сейчас... Лучше утром.
— Есть, — сказал старший с резким голосом, — мы его сейчас под низ стянем, там у нас машина. Отвезем в морг. А утром старушку известим. Берись, ребята!
Они взялись за края плащ-палатки, подняли и понесли вниз тело, шаги их быстро затихли в шуме ветра.
— Эх, дурак, — сказал отец и сел на крыльцо.
— Ты что, па? — спросил я.
— Забыл обыскать его, — пробормотал он, — забыл... — Он вскинул на меня глаза и сдержался.
Сзади скрипнула калитка. Мы с отцом обернулись. Кто-то шел по Стефановой половине.
Мы поднялись. Блеснул и ударил по глазам фонарик и тут же отскочил лучом в сторону.
— То мы, — сказал Стефан, подходя, — Кшися едзет, пан Голубовський.
Я шагнул в темноту и увидел вплотную перед собой лицо Кшиськи.
— То-лек, — сказала она тихо, — я не хочу уезжать.
— Надо, — сказал я, — а надолго, Кшись?
— Надолго, — сказала она, — насовсем.
— Кшиська, — сказал я, — а как же?..
Она вдруг обняла меня и прижалась ко мне мокрым лицом.
— Толек, — шепнул в самое ухо ее голос, — ты мой коханый?
— Опять ты, — сказал я, отодвигаясь, — я же говорил.
Она выпустила меня. И мы стояли друг перед другом, почти неразличимые в ночи. Я видел только ее глаза, они смотрели на меня с взрослой и нежной усмешкой.
Разговор между отцом и Стефаном кончился. И они расстались. Я долго слушал, как затихают в шуме ночи легкие шаги Кшиси.
Утром солнце разбудило меня своим жарким прикосновением. Я вскочил с раскладушки. Выпрыгнул в одних трусах в окно, умылся над колодцем обжигающе холодной водой и, подставив лицо горячему блеску, побрел к крыльцу. Там сидел, покачиваясь, Исаак, а около стояла, розовея щеками, Ревекка. Было воскресенье.
— Здравствуйте, Толя, — сказала Ревекка.
— Здравствуйте, — сказал я.