Приключения 1985

Хруцкий Эдуард Анатольевич

— Товарищ полковник, — Тамбовцев встал, одернул гимнастерку, — но ведь англичане наши союзники.

Губин помолчал, поглядел внимательно на капитана.

— Наши союзники, капитан, простые солдаты и офицеры, сражающиеся с фашизмом. Но, к сожалению, политику своих государств определяют не они. Я думаю, что Лондон не зря поддерживает польское националистское формирование. Мы победим немецкий фашизм. Но империализм будет готовиться к новой войне с нами. То, что враг у нас опасный, говорит хотя бы случай с уничтожением банды Резуна. Установлено: на той стороне действует так называемая бригада Армии

Крайовой майора Жеготы. Сейчас приедет наш польский товарищ, полковник Поремский, он вам расскажет о Жеготе.

Полковник Поремский, высокий, совершенно седой, с лицом, обезображенным кривым зубчатым шрамом, вошел в кабинет Середина ровно в девятнадцать тридцать.

Тамбовцев поглядел на внушительную колодку польских и советских наград и понял, что полковник здорово повоевал. По-русски он говорил чисто, но как-то непривычно расставлял слова.

— Я хочу информировать вас о Жеготе. Жегота — это подпольная кличка. Псевдо. Кадровый офицер. Станислав Юрась настоящее его имя. Принял бой со швабами в сентябре тридцать девятого на границе. Был ротным. Через три дня командовал полком, вернее, тем, что осталось от полка. Дрался честно. Потом ушел в лес. Семью его в Кракове расстреляли немцы. Их он ненавидит. Как большинство офицеров из старой армии, от политики далек. Конечно, заражен идеей национализма. Но я знаю, что он с трудом переносит двойственное положение. Хочет сражаться с фашистами. Кстати, очень многие офицеры в Армии Крайовой приходят на наши призывные пункты. Мой совет, Павел, с Жеготой надо встретиться. В этом поможет наш капитан Модзолевский.

Губин взял со стола фотографию Колецки в эсэсовской форме, протянул Тамбовцеву.

— Покажешь Жеготе, — вздохнул. — Я знаю, капитан, что это очень опасно. Но больше нам послать некого.

На городок спускалась темнота. Она накрывала его сразу, словно одеялом, и была плотной. Не горели фонари на улицах, окна домов наглухо закрыли маскировочные шторы.

— Пора, — сказал Тамбовцеву капитан Модзолевский, — пойдем, друг.

У выхода из здания польской комендатуры на диване сидели два капрала с автоматами.

Увидев офицеров, они вскочили.

— Сидите, — сказал Модзолевский, — мы пойдем одни.

— Но, пан капитан, ночь…

— Считайте, что мы пошли на свидание.

Тамбовцев вышел на крыльцо, постоял, привыкая к темноте. Сначала он начал различать силуэты домов, потом предметы помельче. Теперь он уже видел площадь, коновязь, клубящиеся в углах домов, тени.

— Пошли, — Модзолевский зажег фонарик.

— Пошли.

Тамбовцев шагнул вслед за ним и засмеялся.

— Ты чего?

— Как чего, впервые за границу попал.

Модзолевский повел лучом фонаря вокруг и сказал:

— Смотри на нашу заграницу.

Они миновали площадь, свернули на узкую улочку, прошли по ней, опять свернули и уперлись в тупик. В глубине его стоял дом.

Модзолевский осветил вырезанный из жести сапог, висящий над входом.

— «Мастерская «Варшавский шик», — по складам прочел Тамбовцев.

— В маленьких городах так. Если пиво, то краковское, если шик, то варшавский.

Он постучал в окно. Дом молчал. Капитан опять постучал, сильнее. Наконец

где-то в глубине послышались шаги, сквозь штору блеснул луч огня.

— Кто? — спросили за дверью.

— Капитан Модзолевский.

Дверь приоткрылась медленно, словно нехотя. Модзолевский направил фонарь. На пороге, закрыв глаза рукой от света, стоял невысокий человек в ночной рубашке.

— Мы зайдем к тебе, Завиша.

— Проше пана.

Хозяин пошел вперед, приговаривая:

— Осторожнее, панове… Не убейтесь, панове… Тесно у бедного сапожника.

Они вошли в мастерскую, и хозяин засветил лампу. Сидел у двери, глядя на офицеров настороженно и зло.

— Слушай, Рысь… — начал Модзолевский.

Рука хозяина нырнула под кусок кожи.

— Не будь дураком. Если бы я хотел арестовать тебя, то окружил бы дом и пришел не с русским офицером, а со своими автоматчиками.

— Что вам нужно? — хрипло спросил хозяин.

— Ты поедешь к Жеготе. Не смотри на меня так. Пойдешь к нему и скажешь, что я и русский капитан хотят с ним поговорить. Мы придем вдвоем. Только вдвоем. Передай ему, что мы доверяем себя его офицерской чести.

Хозяин вышел.

— Связной Жеготы. Личный. Он ему верит. Завиша был сержантом в его роте.

— Слушай, Казик, а не хлопнут они нас? — Тамбовцев прилег на старый диван.

— Могут… У тебя есть другие предложения?

— Нет.

— У меня тоже. Будем уповать на милость божью и офицерскую честь майора Жеготы.

Ах, какое было утро! Солнечное, росистое, чуть туманное. Добрая осень стояла над землей. Красивая, богатая и добрая.

Легко бежала бричка по полевой дороге. На душистом сене лежали Тамбовцев и Модзолевский. Конями правил мрачный Завиша. Бричка бежала по дороге, светило солнце, и Тамбовцев вдруг запел старое довоенное танго.

В этот вечер в танце карнавала Я руки твоей коснулся вдруг, И внезапно искра пробежала В пальцах наших встретившихся рук…

— Я знаю эту песню, — засмеялся Модзолевский, — в нашем партизанском отряде были советские девчата-радистки, они ее пели.

И капитан подхватил:

Если хочешь, найди, Если можешь, приди…

Завиша удивленно с козел смотрел на них. Поют. Значит, нет у них ничего дурного на уме. Он не знал слов, но поймал мелодию и начал подпевать:

— Трам-пам-пам-пам-пам…

Бричка въехала в лес, и затихла песня. И стали лица напряженнее и старше.

— Тпрру-у, — натянул вожжи Завиша.

Дом. Самый обыкновенный. Даже красивый. И дверь в нем распахнута гостеприимно. Офицеры спрыгнули с повозки, поправили обмундирование, пошли к дому. Завиша глядел им в спины, поигрывая «люггером». Пограничники поднялись на крыльцо. Прошли прихожую, оклеенную обоями в цветочек. Дверь была отворена. И они вошли в нее.

В пустой комнате у стола стоял человек в парадной польской форме. Воротник, шитый серебром, кресты на груди, конфедератка, надвинутая на бровь.