Приключения, 1988
Шрифт:
Я еще раз посмотрел на нарисованную кошку, и мне вдруг показалось, что она ехидно подмигнула. Непонятно, по какой линии это навело меня на новую мысль, и я поспешил поделиться с Жегловым:
— Слушай, Глеб, а ведь может быть и еще похуже — для нас, во всяком случае...
— Да?
— Если среди блатных найдутся не такие дерзкие и нахальные, как эти, а, наоборот, похитрее, они ведь под «Кошку» могут начать работать.
— Не боись! — Жеглов потрепал меня по плечу. — От нас все равно никуда не денутся. С такими-то орлами, как ты! Конечно, если мы будем работать, а не теории здесь разводить...
Подсобка была непростая, целый, как выразился Жеглов, Шанхай: в ней требовалось
— Слушай, Глеб, тут вот я проверить хочу... — Я взял топор, аккуратно обернув рукоятку платком, и попытался поднять его над собой — ничего не получилось, потолок подсобки был слишком низок, всего на несколько сантиметров выше наших голов. Жеглов с интересом смотрел на мои манипуляции, а я еще несколько раз попытался взмахнуть топором у себя над головой, нанося удар невидимой жертве; ничего не получалось, топор задевал о потолок, даже если я сильно сгибал руку в локте. Я пригнулся, приняв весьма неестественную позу, и только тогда топор описал дугу в воздухе, чиркнув все-таки в верхней точке по потолку.
— То есть ты хочешь сказать, что убийца очень маленького роста? — спросил Жеглов.
— Да вот вроде так получается, — кивнул я. — Но эксперт говорит, что удар был нанесен с большой силой?..
— И еще... — Жеглов укрепил мои сомнения: — Человек маленького роста оставляет маленькие следы ног. Ну то есть у низкорослых обычно и нога небольшая, это азбука. А мы ни разу на маленькие следы не натыкались.
— Это понятно, но факт, сам видишь: человек нормального роста этим топором мог бы только сбоку ударить. А сторожа ударили сверху — факт?
— Факт, — признал Жеглов.
— Нормальному человеку чуть ли не на корточки надо сесть, чтобы так ударить... Непонятно что-то...
— М-да, непонятно... Надо отметить это в протоколе, потом подумаем, — предложил Жеглов, но меня осенило:
— Слушай, Глеб, я что вспомнил... Как-то в Польше расположились мы в одной деревеньке, кажется, Теплице называется... И вот хозяин, у которого я стоял, поляк он, горбун был. Девять вершков росту, но силищу имел невероятную... То есть на спор один раз подлез под першерона — у нас здоровые такие битюги были, семидесятишестимиллиметровые
— Это мысль, Шарапов, — сказал серьезно Жеглов. — Это мысль. Молодец, разведка: ты и меня надоумил — у горбунов размер ноги от роста не зависит и может быть очень даже большой. Молодец. Если ты прав, нам это дело может крепко помочь — горбуна-то искать легче... Поимеем в виду...
Из автомата на улице Жеглов позвонил дежурному и спросил, нет ли новостей с засады в Марьиной Роще — третьи сутки все-таки потекли.
Повесил трубку и сказал мне:
— Там все тихо пока. Идем выспимся немного...
— А кто сейчас в засаде? — спросил я.
Жеглов засмеялся:
— Наш миллионер — Соловьев. И Топорков из отделения. Вот сменится Соловьев, надо будет выставить его на шикарный праздник...
Тараскин горячо поддержал эту идею, Пасюк высказал сомнение, что из Соловьева копейку удастся выжать, Гриша рассказал, что ученые установили: половина бумажных денег заражена опасными микробами, а я сказал, что мне на все наплевать — спать хочется очень...
В скором времени группа военных преступников — соучастников Гитлера — предстанет перед судом народов — Международным военным трибуналом. На скамью подсудимых сядут ближайшие сподвижники Гитлера по нацистской партии, руководители нацистского государственного и партийного механизма: Герман Геринг, Рудольф Гесс, фон Риббентроп, Альфред Розенберг и другие.
Нюрнбергский процесс виновников войны будет беспрецедентным в истории событием.
...Как в аду, подумал я тогда. Почему-то ад мне представлялся не яростно вопящим красным пеклом, а именно вот таким — безмолвным, судорожно холодным, залитым страшным безжизненным светом. Осветительные ракеты лопались в измочаленных дождем облаках с тупым чмоком и горели невыносимо долго — пять секунд, потом рассыпались в яркие маленькие искры, и наступала темнота до следующего шелестяще-мокрого чмока, и тогда тугая маслянистая поверхность реки вновь вспыхивала ненормальным синюшно-белым светом.
— А ты это точно знаешь, пан Тадеуш? — спрашивал начальник дивизионной разведки майор Савичев. — Не может быть ошибки?
— Не, — уверенно качал головой поляк, и усы его, прямые и сердитые, делали широкий взмах, как «дворники» на стекле автомобиля. — До того еще, как мир наш сгинел, до того, как всех поубивали, до великой брани здесь вся округа песок копала. Большая яма, хлопцы там сомов ловили...
Он протягивал негнущуюся длинную руку в сторону немецкого берега, туда, за остров — ничейный, изожженный, искромсанный кусок земли посреди Вислы, — за плавный изгиб реки, где на тридцать метров прерывалось врытое прямо в воду проволочное заграждение.
Немцы поставили заграждение — три ряда колючей проволоки. И по берегу спираль «Бруно». А в этом месте был почему-то разрыв. И за ним сразу — пулеметное гнездо.
— Не махай руками, дед, — сказал я Тадеушу. — Лежи смирно...
Все равно отсюда разрыв в проволоке не увидать — он ниже по реке на полтора километра. Но попасть в него можно только отсюда. Федотов считал, что разведчика ведут к удаче три ангела-хранителя — смелость, хитрость, внезапность. А я верил в терпение, в огромное, невыносимо мучительное умение ждать. Восьмой день плавает в серой густой воде раздувшийся труп Федотова. Когти проволоки прицепились к гимнастерке, прибывающая от дождей река прижимает Федотова к еловому колу, и немцы развлекаются, стреляя в него, как в мишень. Прошину и Бурыге повезло — их убили еще на середине реки, и хоть тела их не достались гадам на поругание.