Приключения 1989
Шрифт:
— Значит, он их нашел?
— Их он взял. Четверых. Одного, главного, живым.
— Холеный такой, с усами?
— Да.
— Абу Султан! — Вот тебе и малыш Фикри: «Я сам их возьму, вот увидишь».
— Ты смотри, — удивился Сергей, — а я его и не узнал. Не думал, что у него пороху хватит вот так, самому, с оружием…
— Ну пойдем скорей к Фикри, — я потянул Сергея за рукав.
— Ты иди вот в этот блиндаж, а я сейчас подойду.
Часовой с автоматом отступил в сторону, освобождая проход. В блиндаже было полутемно, керосиновая лампа горела вполнакала. Я хотел обнять Фикри, но вовремя остановился: плечо и рука
— Как ты, Фикри?
— Хорошо, — он повернулся и посмотрел в дальний угол блиндажа.
Только теперь, когда глаза привыкли к темноте, я разглядел там полную фигуру Абу Султана.
— Ага, вы тоже здесь, — выдавил из себя Абу Султан.
Я не ответил. Видно, не так уж их и много, раз самому пришлось взяться за автомат.
— Тебе бы надо в город, Фикри, — я почувствовал, что он с трудом держится на ногах, и помог ему сесть.
— Попозже. Ты всех привел?
— Застряла кабина. Её вытягивают. Я сейчас поеду обратно.
— А остальные?
— Остальные можно ставить.
— Значит, всё в порядке. Ну, иди. До встречи.
Я пожал холодную руку Фикри и вышел.
— Когда ты вернешься? — спросил Сергей.
— Думаю, часов в пять, закатим кабину и баста. — Два раза пройденная дорога уже не казалась мне страшной.
20 ДЕКАБРЯ
Самолет улетал в воскресенье, и в глубине души мы завидовали Ольге и Лике. Несколько часов — и они в Москве, дома, там, где сейчас идет снег и все готовятся встречать Новый год. Стоило на минуту задуматься об этом, и голова начинала кружиться от соблазнительных запахов: чистого, терпкого — морозного воздуха; тонкого, целебного — свежей хвои; уютного, давно слежавшегося — елочных игрушек, когда открываешь ящик.
Оленька, конечно, не понимала, что улетает. Она поймет это только тогда, когда окажется в объятиях бабушек и тетушек, а сейчас суета и многолюдье в доме представлялись ей праздником, вроде дня рождения, а может, репетицией встречи Нового года.
В городе и в самом деле чувствовалось приближение праздника. Заканчивался Рамадан. Я ощутил это только сегодня, когда мы с Ольгой отправились в центр за последними перед отъездом покупками.
Правила Рамадана строги. Прежде всего это пост, соблюдаемый от восхода до заката солнца в течение месяца, причем он распространяется на воду и сигареты. И лишь потом наступает собственно праздник — разговенье, дни застолья, гуляний и хождения в гости.
Можно себе представить, что происходит в городе перед тем, как раздастся пушечный выстрел, служащий сигналом захода солнца и, следовательно, начала трапезы. Наш московский час «пик» кажется здесь просто детской забавой.
На аэродроме нужно быть в 6 вечера, а в половине третьего мы еле успели унести ноги из города. Ещё немного, и начинавшийся хаос затащил бы нас в свой круговорот. В это время отметаются прочь те немногочисленные из правил уличного движения, которые ещё пользуются уважением у местных водителей. Охрипшие полицейские грудью пытаются закрыть дорогу блеющему стаду автомобилей, прущих на красный свет. Автомобили идут настолько плотно, что кажется, между ними не просунешь и спичечного коробка. Перебраться из
Медленно, уверенно, как слоны, попавшие в стадо антилоп, плывут трамваи и покрытые рубцами многочисленных столкновений автобусы. Люди висят на подножках, буферах, стараются забраться на крыши. Внутри салона пассажиры спрессованы, как паюсная икра. Дышать нечем. И без того жаркий воздух отравлен газами, хочется пить, но за весь день нельзя выпить ни капли воды. Рамадан…
Домой мы попали как раз вовремя. Наташа застегнула последний чемодан. Наши покупки сложили в спортивную сумку, Ольгу умыли и стали накрывать на стол. Вовка, на котором лежали сегодня все обязанности по приёму, предложил:
— Начнем с селедочки и черного хлеба.
Единственным гостем у нас сегодня был Титов, и я поймал себя на мысли, что без Семенова, Сами, командира и Фикри становится как-то неуютно, будто не хватает важнейшего компонента, без которого трудно принять самое несложное решение.
— Я на аэродром не поеду, — сказал мне потихоньку Титов, — как проводишь Ольгу, переодевайся и в управление. Мы будем с тобой там. Остальные разъедутся.
— Значит, всё-таки сегодня?
— Да, сегодня в ночь.
Я посмотрел на Вовку. Он ещё ничего не знал. Наверное, он проделывал сейчас весь путь домой вместе с Ликой: километр за километром. Наташа думала скорее всего о том, как будет вести себя на аэродроме Ольга — не раскапризничается ли в последний момент. Лика казалась слегка отрешенной, словно по обязанности выполняла необходимый в таком случае ритуал. Честно говоря, я не представлял, как она будет там без Вовки, настолько неразделимыми стали они для меня.
— Присмотри тут за ним, — шепнула мне Лика, — боюсь, как бы он не влез в самый эпицентр.
— Туда его никто не пустит, а за быт можешь не беспокоиться, Наташа присмотрит.
— Ты же знаешь, — улыбнулась Лика, — мы, физики, — люди особого склада. Быт нас не беспокоит.
— Да рожай ты, Софья, спокойно. Никуда он не денется.
Никто из нас не спешил, не суетился, за столом всё шло своим чередом. Больше всего я боялся, что самолет задержат с отлетом и я опоздаю. Странно, я боялся опоздать до предательского холодка в животе, как будто от этого зависела сейчас моя жизнь.
Титов перекрыл разговоры:
— Володя, Лика оставляет нам гитару?
— А как же.
— Давай её сюда.
Вот уж никогда не предполагал, что Титов играет на гитаре. Он понял мое удивление и подмигнул:
— Ваших песен, ребята, я не знаю, так что не обессудьте.
И запел «Землянку». Мороз, трещавший где-то далеко, очень далеко отсюда, заставил нас поежиться, потолок, казалось, стал ниже, и яркий солнечный свет за окнами перестал резать глаза. На минуту почудилось, что вот-вот появится на столе коптилка, сделанная из артиллерийской гильзы, и запахнет смолой и свежесрубленным деревом от брёвен наката.