Приключения-70
Шрифт:
Облако земли и дыма встало над машинами и закрыло их, побежала куда-то земля, дохнуло огнем, и Бертолета вместе с подрывным механизмом отбросило в сторону. Он приподнялся, ошалело глядя на лощину и выплевывая песок и траву.
Облако клубилось и взбухало над дорогой. Бертолет, наконец, пришел в себя и помчался прочь. Он путался в складках своего нелепого пальто и высоко подбрасывал длинные ноги.
Стоя
На той, оставленной партизанами стороне реки раздались крики, металлическое позвякивание, и партизаны увидели, как на краю обрыва появились несколько темных фигур. Бросив мотоциклы, к реке подбегали егеря. Они были полны ненависти и жажды мести.
Одним из первых бежал, неся на плече пулемет, огромный егерь, загорелые руки которого торчали из рукавов френча, как из детской курточки.
Андреев сделал было попытку снять из-за плеча свою снайперскую, но распухшие, иссадненные пальцы никак не могли захватить ремень. Старик вяло мотнул головой и принялся, помогая зубами, затягивать гужик на люшне пароконной своей упряжки. Бертолет и Левушкин, не обращая внимания на егерей, также продолжали возиться со сбруей. Они находились в той крайней степени изнеможения, когда человек не в состоянии реагировать даже на близкую опасность.
Загорелый егерь уже устанавливал на крутом берегу пулемет… Телега тронулась, и одновременно ударила первая, пристрелочная очередь
Левушкин словно очнулся. Подхватив топор, он нетвердыми шагами направился к плоту.
Пулеметчик перенес огонь на него, вскипела от пуль вода, щепки и куски коры полетели из мокрых бревен, но то ли егерь спешил, то ли река с ее влажным дыханием изменяла траекторию пуль: Левушкин не спеша перерубил толстую веревку, переброшенную на тот берег, чтобы удержать плот, и погрозил пулеметчику кулаком.
— Небось в холодную воду не полезешь, так тебя! — прохрипел Левушкин и скрылся в ивняке.
Наступили сумерки, и пошел снег, первый снег года. Он усыпал землю, репетируя долгий зимний спектакль, и сразу посветлело вокруг и четко, словно вырезанные из черного картона, обозначились фигуры лошадей — снег мгновенно таял на их горячей шкуре.
Обоз стоял на пригорке, недалеко от леса. Партизаны сидели у телег недвижно, накрывшись попонами и кусками брезента.
— Егеря, наверно, на Вербилковский мост подались, — сказал Левушкин и взглянул на часы с треснутым стеклом. — Скоро ударят за нами…
Они помолчали. Не было ни сил, ни желания двигаться. Близок был финал их похода…
— Хоть бы дошел тот обоз, — вздохнул Андреев. — Хоть бы не зазря…
— Зазря не зазря, а приказ исполнить надо, — буркнул Левушкин из-под брезента. И слегка толкнул притихшего, замерзшего подрывника: — Слышь, Бертолет, как ты думаешь, вспомнят о нас после войны, если не доживем?
— Именно о нас с тобой?
— Да нет… Вообще… О майоре, о Гонте… Конечно, если и я загремлю, так хотелось бы, чтобы какая-нибудь всплакнула: мол, был такой Левушкин, хороший парень, хоть и дурак… Вот ведь б о л ь ш и м л ю д я м, ну, писателям, скажем, которые что-то сделали, дали другим, ну, изобрели, им везет — долго их помнят,
— Что память? — просипел Бертолет. — Вот пройдет много лет, сменятся поколения, и станет эта война историей… Много ли мы о войне 1812 года думаем?.. Нет, знаешь, самое главное, чтобы каждый делал свое дело, не заботясь о памяти. П а м я т ь — з а б о т а д р у г и х…
— Вот и пусть позаботятся, — сказал Левушкин сердито. — Пусть!..
— Так оно и будет, — успокоил разведчика мудрый Андреев. — Добрых людей не забывают…
Снежный порыв внезапно сник, небо расчистилось, и далеко внизу заиграли светлячки. Вскоре донесся и рев грузовика, буксовавшего на мокрой колее. Темное угловатое пятно с глазками-светлячками обозначилось на снежном склоне и стало медленно приближаться.
— Прибыли! — облегченно вздохнул Левушкин. — До чего настырная публика.
— Аккуратисты, — поддакнул Андреев. — Вынь да положь!
— Ну, пора и нам, — сказал Левушкин и, кряхтя, тяжело поднялся. — Свое дело сделали… Да только хорошо бы их еще дальше заманить, а?
И вдруг вдали, за горизонтом, небо вспыхнуло, как вспыхивают пары бензина, и заиграло красными и белыми всполохами. Гулом отозвалась этому внезапному свету земля.
Зарево разрасталось, мигая и подсвечивая низкие плотные облака.
— Это там… под Деснянском, — прошептал Бертолет. — Значит, обоз с оружием добрался…
— Дошел! — сказал Левушкин. — Дошел!
Они стояли, не в силах оторваться от красных бликов за горизонтом.
Затем Левушкин хлопнул товарища по плечу и сказал, смеясь и плача:
— Все, Бертолет!.. Все!.. Нет, что же мы наделали, а? Что же мы наделали, что даже самому страшно!.. Как же мы все это прошли, как сдюжили? Как мы им, а?
— Своя земля! — солидно объяснил Андреев.
— Эге-ге-гей! — закричал Левушкин, приплясывая на пригорке, и этот хриплый восторженный вопль покатился вниз, к темному угловатому пятну, издававшему глухой рез на белом склоне.
Грузовик замер, как будто шофер услыхал крик Левушкина. Штырь натяжной антенны настороженно уставился в зимнее небо, ловя в эфире сигналы тревоги. Затем грузовик принялся разворачиваться.
— Поздно, поздно! — закричал Левушкин и, вспомнив вдруг о своем командирском положении, вытер грязной ладонью лицо и насупился. — Ну, приказ мы выполнили, — сказал он. — В полном объеме. Теперь распоряжение такое: мне и Андрееву идти к Деснянску на соединение с нашей ударной группой. Им кони будут к месту… А ты, Бертолет, дуй к плоту… Возьми Галку и Степана под свою охрану. Доставишь в отряд… Хорошая она дивчина… И будь здоров!
Они поцеловались.
— Дай, черт нескладный, я тебе тяжеловоза заседлаю, поедешь, как на печке…
— Прощай, Левушкин! — прошептал Бертолет.
Зарево в стороне Деснянска все разрасталось, оно пульсировало белым огнем, и чуть подрагивала под ногами партизан земля.
— Аэродром подрывают, — констатировал Левушкин.
Уже съехав с пригорка, Бертолет остановил своего мерина. Вспомнив о блокноте, доставшемся ему от Топоркова, он похлопал по карманам, отыскал огрызок карандаша и сделал последнюю запись: «2 8 о к т я б р я. ПЕРЕПРАВИЛИСЬ ЧЕРЕЗ СНОЧЬ. ПРИКАЗ ВЫПОЛНЕН».