Приключения Бормалина
Шрифт:
Звуки тем временем не умолкали, волнуя во мне заядлое любопытство, вечную мою беду. Бесшумными шагами конкистадора, держа наперевес шанцевый инструмент, двинулся я на эти неопознанные звуки, абсолютно не подозревая, как далеко они меня заведут.
Белый халат бросился мне в глаза первым делом. Ослепительно-белый халат выгодно выделялся на фоне продолговатого темного валуна, тянувшегося справа налево, от бамбука к бамбуку. Отсюда валун напоминал закопченный фюзеляж транспортного самолета, сделавшего вынужденную посадку, только иллюминаторов не хватало. Владелец
— Шепот, нежное дыханье… трели соловья… серебро и колыханье… сонного ручья… скальпель… кетгут и ланцетик… и зажим… зажим… будет… будет… мой учитель… жить и поживать…
С большим облегчением я наконец распознал звуки, тревожившие меня только что. Это же шепот, нежное дыханье, трели соловья да вдобавок колыханье сонного ручья и хриплый голос исполнителя — и все это одновременно, накладываясь друг на друга… Но разве догадаешься об этом среди обыкновенных валунов, где никакого тебе полета воображения?
Когда я подкрался поближе, то увидел пузатый, раскрытый надвое саквояж крокодиловой кожи, где что-то белело и посверкивало, а около сака сиял никелем медицинский таз. И все сразу встало на свои места. Уже не таясь, я двинулся сквозь бамбук, взяв лопату через плечо.
На звук шагов человек в белом обернулся и рукой поправил солнцезащитное пенсне, делавшее его похожим на Лаврентия Берию. Поправив пенсне, он властно предупредил:
— Не приближайся пятнадцать минут! И готовь лопату, она может понадобиться в любой момент.
— Добрый вечер, доктор, — радушно отвечал я, усаживаясь на плоский камень неподалеку. — Что-нибудь действительно серьезное или просто царапина?
— Царапина? Семьдесят семь огнестрельных ран! Утри-ка мне пот со лба! Сможешь? Но не подходи ближе чем на три метра, а то инфекцию занесешь, — бросил он через плечо.
Я скинул тельняшку, намотал ее на лопату и утер ему пот со лба.
— Совсем себя не бережет Самсонайт, рискует направо и налево, — посетовал доктор, работая скальпелем. — То тропическую лихорадку схватит, то контузию, то, понимаешь, сцепится с каким-нибудь подводным монстром вроде белого октапода, то с крейсерами поцапается. А у них же двенадцатидюймовки! Позавчера связался с торпедами, сегодня, как видишь, семьдесят семь… да не семьдесят семь, а все семьдесят восемь!.. Жить-то будет, но придется недельки две полежать, — ворчал доктор, одну за другой извлекая пули, зашивая раны и бинтуя их, а потом делая укол за уколом. Хоть и был он похож на Лаврентия Берию, отвратительного палача и садиста, все же надо было отдать должное его мастерству. Одно только меня беспокоило.
— Шприцы-то одноразовые? — спросил я довольно строго и даже пристукнул лопатой о камень.
— Шприцы? Да будет тебе известно, младенец, что я пользуюсь исключительно одноразовыми шприцами шведского производства. У меня все одноразовое и импортное, к слову говоря: и шприцы, и антибиотики, и противостолбнячная сыворотка, и, естественно, снотворное. Я ему уже вкатил четыре куба сильнейшего стокгольмского снотворного «Карл-сон» и еще столько же вкачу. Глубокий освежающий сон творит чудеса. Будет, будет жить левая рука Самсонайта. А если будет жить она,
— Я ли младенец? — услышал он веселое мое возражение. — Я скорее молодой человек. А лопата готова — вот она, штыковая лопата моя!
— И-ро-ни-зи-ру-ешь? — угрожающе приговаривал он, бросая и бросая в тазик пули калибра семь-шестьдесят два. — Еще чуток погоди — и разберемся, кто ты такой и что тут делаешь. А пока я вот чем озабочен. У Самсонайта восемь пар рук. Одна пара главная — вот одна из них. Остальные руки разнорабочие, если так можно выразиться. Пожалуй, можно, потому что чернь — она и есть чернь: в карты играет, ромом балуется, хулиганит… И возникает вопрос: неужели нельзя рисковать этими второстепенными руками?
— Отчего же нельзя? — пожал я плечами. — Но может, у него голова плохо работает после контузии? Кстати, кто он — этот ваш Самсонайт?
После таких моих слов доктор приостановил врачевание и смерил меня с ног до головы прицельным взглядом Лаврентия Берии.
— Не смей в таком тоне говорить о Самсонайте! — серьезно предупредил он. — Он не только мой шеф и учитель, он еще и… Ладно, сейчас закончу и растолкую тебе все другими средствами. Простых человеческих слов и намеков ты не понимаешь. Ты еще катастрофически молод. Готовь лопату!
Я присмирел и стал готовить лопату.
И вот наконец все было закончено. Я определил это по тому, как замер над «фюзеляжем» доктор, как обвисли на минутку-другую его широкие плечи, как расслабил он мышцы бритого затылка. Потом медленно повернулся ко мне.
— Знаю, зачем ты здесь, — негромко, но как-то пророчески прозвучал его голос, — и знаю, как ты здесь очутился. Все знаю!
Я сидел в полной растерянности под пронзительным взглядом этого молодчика и только хлопал глазами. Неужели он действительно все про меня знает?
— Ты журналист! — рявкнул доктор, ткнув в меня пальцем. — Ты репортер, аккредитованный… Может быть, сам все расскажешь, пока не поздно? На кого работаешь? Кому запродал свое перо? Агентство? Телекомпания? Или другая какая компания, шайка-лейка? Ты прыгнул сюда с парашютом, у тебя в тайнике диктофон, кинокамера, явки, адреса, длинная парусная антенна, и прибыл ты сюда за сенсацией про моего любимого сенсэя. Хоть ты и тщательно скрывал это, я тебя мигом раскусил, потому что сам в прошлом журналист… Будешь говорить по-хорошему или нет? Через пару минут сюда прибудет еще одна рука Самсонайта, чтобы эвакуировать раненую и меня. Чуешь, чем это может для тебя обернуться?
— Чую, — пролепетал я.
— Одно только может тебя спасти, — вполголоса обнадежил меня доктор, — одно-единственное…
— Ну? — спросил я, озираясь.
— Дай лопату! Лопату дай! — вдруг взревел он и бросился на меня, держа в одной руке скальпель, а в другой — пузырек йода, намереваясь, по всей видимости, сперва меня хорошенько зарезать, а потом и йодом облить.
Я испугался, машинально поставил блок, и скальпель отлетел в одну сторону, а пузырек — в другую. Темнело. Обезоруженный врач, вернее, теперь уж не врач, а чернобровый детина в халате с засученными по локоть рукавами и темном пенсне, поднялся с земли.