Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных
Шрифт:
Я должен и то сказать, что не одним сим способом добывают огонь американцы, но некоторые из них имеют особливый инструмент, который к тому способен. Примечание же достойнее кажется мне то, что и камчадалы достают огонь с помощью сего же инструмента. О сем обстоятельстве должно справиться с вышепомянутым сочинением господина коллежского советника Миллера , стр. 257. Господин Штеллер {34}, усмотрев также американцев в другом месте, где они тогда обедали и лишь только его завидели и убежали, нашел на том месте стрелу и инструмент к доставлению огня, который нимало не разнствовал от употребляемого в Камчатке. Он [34] примечает, что не иное что есть, как доска в разных местах проверченная, при которой бывает палочка, укладываемая одним концом в такую дырочку. Сию палочку, взяв за другой конец, вертят в руках с такой скоростью, что в дырочке огонь покажется, потом собирают искры на какую-нибудь материю, которая удобно загорается{35}.
Правда, что наши
Но мы обратимся опять к своему предмету. Сие бесспорно, что они совершенно знали о сем живом огне и о способе производить оный, но как можно было им его произвесть? У них были только еловые дрова, да и то сырые, которые прибиваемы были к берегам. Так что должно было им восприять, чтобы огонь у них не переводился. Вот какое они употребляли средство. Ходя по острову, приметили они, что посреди оного находится жирная глина. И так вздумали из оной сделать сосуд, который бы им служил вместо лампады, в коей бы горел беспрестанно жир убиваемых зверей. Сие средство, которое они вздумали, было действительно разумнейшее. Ибо что бы им делать без огня во время зимы, когда в сих странах продолжается беспрестанно ночь чрез несколько месяцев. И так, размяв несколько оной глины, сделали такой сосуд наподобие лампады, а потом наполнили его оленьим салом и положили в него светильню, сделанную из тряпки. Но скоро приметили они, к своему несчастью, что сие судно начало всасывать в себя растопляющийся жир, а наконец стал уже он со всех сторон [35] капать. Теперь надобно было им выдумать средство к отвращению сей неспособности, которая происходила оттого, что поры или скважины оного сосуда так были велики, что они сами легко усмотреть могли. В сем намерении сделали они другое, которое сначала высушили на воздухе, а потом, раскалив его, засушили жир в котле, в коем сварено было несколько муки, так что судно приняло некую тонкую скорбильную или крахмальную на себя твердость. После того, высушив свою лампаду и наполнив ее растопленным жиром, увидели, к великому своему удовольствию, что он в ней стал держаться.
Однако к большей безопасности обмочили они несколько лоскутков от своих рубах в помянутую вареную муку и облепили ими кругом свою лампаду. После сего счастливого в своем труде успеха приняли они намерение спрятать оставшуюся муку для сей потребы. Но понеже они также опасалися и того, чтобы не приключилось им с оною лампадою какого-нибудь несчастливого случая, то для сей причины сделали они еще несколько с такими же предосторожностями, дабы в случае нужды не иметь в том недостатка.
Может быть, пожелает кто знать, откуда они брали те светильни, которые употребляли в починке. Однако ответствовать на то нетрудно будет. Между остатками разбитых кораблей, кои собирали они с великим старанием и во время зимы употребляли к топлению печи, находили они несколько канатов или веревок и малое число пеньки, которая по большей части делается из старых разбитых веревок для конопачения судов. А когда не ставало и сего, что, однако ж, редко случалося, то употребляли они к тому свои рубахи и нижнее платье. Всякому, кто русских знает, известно, что между ими весьма мало находится таких, которые бы не носили порток, а почти все мужики штанов не носят. Таким образом свивали они светильни из сей пакли и из исподнего платья, которое простой народ носит из весьма толстой холстины сделанное. И с того времени, как сделали они первый ночник, немного спустя по прибытии своем на сей остров не переводился у них огонь в жилище до тех пор, когда они, взошед на судно, отъехали в свое отечество.
Одно то, что они принуждены были сию существенную часть своей одежды, то есть рубахи и исподнее платье, [36] употреблять на делание светилен, довольную подало им причину помышлять о делании себе платья из звериных кож, хотя одеяние их и не износилось, что, однако ж, очень скоро воспоследовало. Не упоминая о том, чего им недоставало к прикрытию нагого тела, не имели они и обуви, что еще важнее; наступало зимнее время, в которое должны были чувствовать несносную стужу. Итак, должны были они прибегнуть к изобретательному трудолюбию, которое редко в нужде людям не помогает. Они имели множество оленьих и лисьих мехов, которые служили им вместо постель и одеял; дело состояло только в выделке их, и вот как они в том поступили.
Сии кожи положили они на некоторое время в пресную воду, чтобы отмякли. Вынувши из воды, безо всякого труда соскабливали с оных шерсть и мяли их в руках до тех пор, пока они почти совсем не высохли; потом, вымазав их растопленным оленьим салом, начали опять по-прежнему
Чрез сию выделку сделалась кожа мягка и гибка, так что они могли употребить ее ко всему тому, что только им надобно было. Что же касается до тех мехов, из которых они намерены были делать себе шубы, то вымачивали их только один день, дабы их способно было выделывать, и поступали таким же образом, как я уже упомянул, выключая только то, что не выскабливали волосов, и так по прошествии нескольких дней приобрели они трудом своим то, чем можно было им с головы до ног одеться.
Но еще оставалась великая трудность, которую должно было им преодолеть, а именно: они не имели шильев, чем бы шить сапоги или башмаки, ниже игол для сшивания платья. Но как у них было железо, о чем я выше упомянул, то изобрели скоро средство к отвращению сего недостатка. Они сковали себе из него шилья и иглы, почти столь же хорошие, сколько и те, кои прямыми сего ремесла художниками делаются.
Но каким способом они прокалывали игольные ушки, то сперва удивительно и не удобопонятно покажется. Однако они достигли в том успеха посредством кончика ножа своего, который они на сей конец заострили и обточили, раскаливши сперва скованную на то проволоку. О истине сего объявленного мне ими обстоятельства я и сам мог увериться, ибо через одинакое увеличительное [37] стекло смотрел я тщательно в дырки тех иголок, кои они привезли оттуда с собою. Что же касается до того, каким образом они сии иглы сделали круглыми и по-надлежащему обточили и заострили, то в оном способствовали им камни, на которых они их обтачивали. Неудобность состояла только в том, что продернутые в иглы нитки иногда в ушках порывались; из чего видно, что они не так ровны и не так гладки сделаны были, как настоящие; но оной неудобности они не могли и избегнуть.
Хотя не было у них ножниц для разрезывания кож, которые они хотели употребить в дело, однако они в сем случае ни малой заботы не имели, потому что вместо того служил им столь же хорошо выточенный ножик. А как они ни в портном, ни в сапожном деле прямо не были искусны, то кажется, что им должно бы было находиться в несказанном смущении, как стало до того доходить, чтобы делать штаны, рубашки, камзолы, шубы, сапоги, башмаки и, словом, все, что только в летнее и зимнее время к прикрытию их тела требовалось. Но я на сие ответствую так: они имели очевидный образец всех сих вещей, кроме одних длинных шуб, но поелику к вымыслам одарены были великою способностью и трудолюбием, как из вышеозначенного довольно явствует, то нетрудно было им и кроить кожи надлежащим образом. Только в рассуждении ниток надлежало бы им поколебаться несколько мыслями, но уже прежде найденное ими средство разрезывать медвежьи и сайгачьи жилы на столь тонкие и толстые части, каковы были надобны, способствовало им к получению всех вещей, служащих к прикрытию тела от всяких непогод. Летом одевались они голыми выделанными кожами, а зимою, подобно самоедам и лапландцам, носили долгие шубы из невыделанных оленьих мехов. У оных шуб пришит был, подобный капуцинскому, капюшон, который, однако же, лучше обходился около шеи и головы; а собственно, он был не иное что, как большое отверстие для лица, потому что упомянутые шубы были совсем наглухо зашиты, так что, когда надлежало надевать их, должно было, как мешок, взбрасывать на голову. Ежели бы не уныние, которое обыкновенно спутешествует уединенной поневоле жизни, и ежели бы не обеспокоивали их чинимые иногда размышления, что их оное преодолеть может и, следственно, [38] они неизбежно оттого умереть будут должны, то бы они имели причину быть довольными все, кроме одного штурмана, у которого была жена и трое детей. Он, как то сам мне сказывал, ежечасно думал об них и тосковал о разлучении с ними.
Но время мне обратиться к описанию самого острова и объявить то, что мне несчастные оного жители об нем сказали.
Сей остров Ост-Шпицберген, у россиян Малым Бруном называемый, лежит по сочиненной Герардом ван-Кейленом, а исправленной Иоганном Петерсеном, штурманом, морской карте{36}, представляющей полунощную часть Европы, между 77°25' и 78°45' северной широты и, следственно, между концом{37} третьего и началом четвертого климата{38}. Из чего следует, что самый должайший день там в году бывает четыре месяца, я разумею в той стороне, которая противоположна обитаемой нашими матрозами. По силе означенного морского чертежа представляется сей остров во образе пятиугольника. В длину он от востока до запада 23, а в ширину от севера к югу 22 немецкие мили{39}. Но как я позабыл оных острова жителей спросить о величине его, то для большей достоверности принужден был прибегнуть к той карте, которая им была предложена по возвращении их в свое отечество. Узнав на оной остров сей, показали они и место, где построена была их хижина, и заметили оное пером на присланной мне от города Архангельского карте.
А что они справедливо указали сей остров, то доказывает своим ко мне письмом от 15 декабря 1750 г. упомянутый уже в начале сего повествования, оно есть следующего содержания: «Капитан одного галиота, называемого «Николай и Андрей» и принадлежавшего графу Петру Ивановичу Шувалову, перезимовал в 1749 г. на Малом Бруне. Как он скоро по отъезде наших матрозов туда прибыл, то и нашел хижину, которая им служила жилищем. Он узнал ее по деревянному кресту, который над дверями поставлен был штурманом Алексеем Химковым, как оный вступил в сию землю; тогда же назвал он ее по имени Алексеевским островом…»{40}