Приключения Кавалера и Клея

Чабон Майкл

— Раздавлена. — Роза склонила голову набок, словно прислушиваясь к эху только что произнесенного слова. Один завиток высвободился из-под заколки и упал ей на щеку. Она раздраженно отбросила его в сторону. — А хочешь еще кое-что узнать? Я испытала облегчение. Какая трусость, правда?

— Я так не думаю.

— Да? А я думаю. Я страшная трусиха. Вот почему я все время отваживаюсь делать то, что делать боюсь.

Джо уже о чем-то таком догадывался.

— Например?

— Например, привожу тебя в мою комнату.

Несомненно, это был момент, чтобы ее поцеловать.

Но теперь уже Джо сделался страшным трусом. Он нагнулся и здоровой рукой принялся перебирать стопку рисунков у кровати.

— Очень хорошо, — вскоре сказал Джо. Манера

письма Розы казалась поспешной и нетерпеливой, но ее портреты — термин «натюрморты» здесь не подходил — различных продуктов, консервов, а также периодической куриной ножки или отбивной из молодого барашка были одновременно причудливыми, вызывающими преклонение и страх. Кроме того, она умудрялась идеально передавать предметы, не тратя слишком много времени на детали. Линия Розы была очень сильна; она рисовала не хуже Джо, а может, даже и лучше. Однако особых усилий Роза в своей работе не прилагала. Слой краски был полосатым, пятнистым, утыканным частичками грязи и щетинками; края рисунков часто бывали оставлены неотделанными или вообще пустыми; где у Розы не получалось сделать как следует, она просто яростными, раздраженными мазками вымарывала этот фрагмент. — Я почти чую их залах. А что за убийство?

— Убийство?

— Ты сказала, что произошло убийство.

— Ах, да. Кэдди Хорслип. Она была не то светской дамой, не то дебютанткой, не то… короче, моего двоюродного прадедушку за это повесили. Мозеса Эспинозу. В то время, годах в шестидесятых прошлого века, это стало колоссальным событием. — Тут Роза заметила, что все еще держит Джо за руку, и отпустила. — Вот. Палец как новенький. У тебя есть сигарета?

Джо дал ей прикурить. Роза продолжала сидеть перед ним на корточках, и что-то в такой расстановке его возбуждало. Джо чувствовал себя раненым солдатом, приятно проводящим время в полевом госпитале с прелестной американской медсестрой.

— Он был лепидоптеристом, этот Мозес.

— Кем?

— Изучал мотыльков.

— А.

— Он усыпил ее эфиром и убил булавкой. По крайней мере, так говорит мой отец. Наверняка врет. Я сделала про это сонник.

— Булавкой, — повторил Джо. — Ну и ну. — Он помахал пальцем. — По-моему, все хорошо. Ты его вылечила.

— Можешь не сомневаться.

— Спасибо тебе. Роза.

— Пожалуйста, Джо. Джо. Честно говоря, Джо из тебя не очень убедительный.

— Это временно, — отозвался Джо. Затем он согнул ладонь, перевернул ее, внимательно изучил. — А рисовать я смогу?

— Не знаю. Сейчас можешь?

— Вообще-то я неплохо рисую. А что за сонник?

Положив горящую сигарету на пластинку для фонографа, лежащую рядом на полу. Роза подошла к столу.

— Хочешь посмотреть?

Джо нагнулся и подобрал сигарету, держа ее вертикально самыми кончиками пальцев, словно это была крошечная динамитная шашка с горящим запалом. Сигарета выплавила небольшую ямку во второй части «Октета» Мендельсона.

— Вот, возьми этот. Про Кэдди Хорслип мне что-то никак не найти.

— Не найти? — сухо сказал Джо. — Как удивительно.

— Не умничай. Мужчинам это не идет.

Джо отдал Розе сигарету и взял у нее большую книгу в тканевом переплете. Это был гроссбух, раздутый вдвое против его первоначальной толщины из-за всего, туда вклеенного. С виду он напоминал книгу, оставленную под дождем. Открыв первую страницу, Джо обнаружил там название «Сон про самолет #13», написанное странным, аккуратным почерком на манер сплетения длинных и тонких прутиков.

— Пронумеровано, — сказал он. — Совсем как комикс.

— Просто их так много. Я бы потеряла счет.

«Сон про самолет #13» более или менее пересказывал сновидение про конец света, увиденное Розой. Никого из людей, кроме нее, на земном шаре больше не осталось, и она вдруг обнаружила, что летит в розовом гидросамолете к острову, населенному разумными лемурами. Впрочем, помимо основного сюжета там имелась уйма всякой всячины — например, что-то вроде графического саундтрека, построенного на

образах, связанных с Петром Чайковским и его произведениями (не говоря уж об изобилии продуктовой тематики), — но в этом, как понял Джо, как раз и была вся соль. Вся история рассказывалась посредством коллажа, картинки для которого в основном были вырезаны из журналов и книг. В частности, там присутствовали образы из учебников по анатомии — вскрытая мускулатура человеческой ноги, картинное объяснение перистальтики. Роза где-то откопала старую книгу по истории Индии, и многие лемуры ее сновидного Апокалипсиса имели головы и спокойные, ровные взгляды индусских принцев и богинь. Ею также была капитально раздраконена кулинарная книга по морепродуктам, отчего страницы сонника изобиловали цветными фотографиями вареных ракообразных и цельных рыбин с застывшими взглядами. Порой Роза давала поверх картинок какой-то текст, для Джо совершенно бессмысленный; несколько страниц содержали почти исключительно ее затейливый почерк, проиллюстрированный, так уж получалось, коллажем. Там имелось несколько карандашных рисунков и диаграмм, а также сложная система иллюстративной маргиналии, напоминавшей существ, бродящих по краям страниц средневековых книг. Джо начал читать, усевшись в кресло у стола, но довольно скоро, сам того не заметив, встал и принялся расхаживать по комнате. Опять же сам того не заметив, он наступил на мотылька.

— Это должно занимать многие часы, — сказал он.

— Да, часы.

— И сколько таких ты сделала?

Роза указала на раскрашенный сундук в ногах кровати.

— Уйму.

— Это прекрасно. Восхитительно.

Джо сел на кровать и закончил чтение «Сна про самолет #13», а потом Роза спросила его, чем он занимается. Впервые за целый год Джо, под напором Розиного интереса к его работе, позволил самому себе счесть себя художником. Он описал часы, вложенные в обложки, расписывая детали на бортах и стабилизаторах генератора смертельной волны, с математической точностью искажая и преувеличивая перспективы, разрисовывая Сэмми, Джули и остальных, делая пробные фотографии для фиксации правильных поз, раскрашивая сочные языки пламени, которые, как следует напечатанные, словно бы пожирали гладкую тушь и бумагу самой обложки. Джо рассказал Розе про свои эксперименты с кинословарем, про ощущение эмоционального пика панели, а также про бесконечно растяжимый и сжимаемый временной промежуток, что лежал между панелей страницы комикса. Сидя на замусоренной мотыльками кровати Розы, Джо вновь ощутил мучение и вдохновение тех дней, когда вся его жизнь вращалась только вокруг искусства, когда снег падал как вступительные фортепианные ноты к «Императорскому концерту», когда шевеление в брюках напоминало ему об одном пассаже из Ницше, а толстый, исполосованный красным шмат краски на картине в иных отношениях неинтересного Веласкеса пробуждал в нем голод к куску сырого мяса.

В какой-то момент Джо заметил, что Роза смотрит на него со странной аурой предвкушения или страха, и умолк.

— Что случилось?

— Лампедуза, — ответила она.

— Какая лампедуза?

Глаза Розы расширились, пока она ожидала — в предвкушении или в страхе. Затем она кивнула.

— Ты имеешь в виду остров?

— Ах! — Роза обвила руками его шею, и Джо опрокинулся на кровать. Мотыльки рассеялись по сторонам. Сатиновое покрывало махнуло его по щеке, точно крыло мотылька.

— Ох! — невольно вырвалось у Джо. А Роза пристроила раскрытые губы к его губам, шепча невразумительную фразу из своего сонника.

— Эй! Але! Джо, ты там?

Джо резко сел.

— Вот черт.

— Это твой брат?

— Мой кузен. И партнер. Я здесь, Сэм, — откликнулся Джо.

Сэмми высунул голову из-за двери.

— Привет, — сказал он. — Черт, извините. Я просто…

— Она медсестра, — сказал Джо, испытывая странную вину, словно он неким образом предал Сэмми и теперь должен был оправдать свое присутствие в Розиной комнате. Он показал Сэмми свой вправленный палец. — Видишь, она его вылечила.