Приключения Конан Дойла

Рассел Миллер

Узы были закреплены на первом же выступлении в известной баптистской церкви Нью-Йорка, куда 11 октября пришли полторы тысячи человек. “Нью-Йорк рекордер” писал: “Его лекция была интересна до чрезвычайности. Все время, что он говорил, публика ловила каждое слово, внимательно следя за его объяснениями и отступлениями, наслаждаясь не только ходом мысли, но и просто голосом рассказчика. Сердечный, дружелюбный, насыщенный обертонами голос — редкий, чудесный дар, а именно такой голос у м-ра Дойла”.

Помимо глубокого басовитого тембра и шотландского акцента, британская сдержанность и природное добродушие, а также горячий энтузиазм по отношению ко всему американскому позволили Дойлу завоевать всеобщую популярность. “Мало кто из

иностранных писателей, посещавших нашу страну, обрел здесь столько друзей, — сообщал “Домашний журнал для дам”. — Его личность удивительно притягательна для американцев, поскольку он на редкость здравомыслящий человек… Простой, искренний, непретенциозный и честный, доктор Дойл обладает теми исконными качествами англичанина, которые, в сочетании с огромной добротой и благородством манер, завоевывают сердца”. Надо сказать, Иннес тоже сполна развлекался. Особенно ему понравилось, когда какая-то газета назвала Дойла “красивым молодым человеком”, возможно перепутав братьев.

Вообще говоря, многие приходили на лекции Конан Дойла для того лишь, чтобы поглазеть на заокеанскую знаменитость. И всякий раз немало удивлялись: поскольку его полностью отождествляли с Шерлоком Холмсом, то ожидали увидеть кого-то в этом роде. А тут на сцену вдруг выходит рослый плотный джентльмен в твидовом костюме, а вид у него такой, точно он только что вернулся с долгой загородной прогулки.

Ему нравилось цитировать одну газетку, где было сказано, что “вздох разочарования” послышался в публике, увидевшей своего лектора. “Потом я понял: они надеялись узреть бледного нервного субъекта, сплошь покрытого шрамами от инъекций кокаина”.

Конан Дойл нисколько не походил на писателя. Английский литератор Энтони Хоуп, как раз тогда работавший над романом “Узник Зенды”, сказал, что Конан Дойл пишет хорошие книги, но “при этом выглядит так, будто и слыхом не слыхивал о таких вещах”. Фредерик Уит оставил незабываемое афористичное описание внешности Дойла: он “как два полисмена, которых скатали в одного”.

Более всего были разочарованы дамы: после лекции докладчик наотрез отказывался от светского общения, быстро исчезая через служебный выход. “Как-то раз, — вспоминал майор Понд, — я твердо обещал весьма уважаемым нью-йоркским леди, которые настойчиво просили предоставить им возможность пообщаться с доктором, что после выступления им будет оказана честь познакомиться с ним. За кулисами, перед его выходом на сцену, я признался ему, что натворил, и умолял с ними встретиться. Он ответил: “О нет, майор, я не могу, никак не могу. Чего они хотят от меня? У меня не хватит смелости даже взглянуть кому-нибудь в глаза”. Кажется, перспектива провести время в обществе этих леди повергла Дойла в ужас”.

Разумеется, его неизменно спрашивали насчет Шерлока Холмса, а он, как мог, старался скрыть и свою неприязнь к этому персонажу, и парадоксальное неуважение к собственным рассказам. Однажды на пресс-конференции Дойла спросили, не под влиянием ли Эдгара По создан великий сыщик. Репортеры нервически перешептывались, ожидая, что сейчас разразится скандал, однако Дойл радостно ответил: “О, несомненно! Под огромным влиянием. Его детективы — лучшие”.

Беседуя с газетчиками, Дойл твердо отрицал возможность вернуть Холмса к жизни. “Мне сообщили, будто бы в каждом городе, где я выступал, я обещал и дальше писать рассказы о Шерлоке Холмсе. Хочу категорически опровергнуть это. Мне пришлось убить вездесущего Шерлока, исключительно в целях самообороны. Он утомил меня до такой степени, что я не мог более этого вынести. Конечно, я мог бы еще немало заработать, поскольку он принес мне столько денег, сколько ни одна другая моя книга, но в смысле литературы все это просто хлам”.

Впрочем, ему хватало здравого смысла, чтобы представлять Холмса аудитории как своего близкого друга, с которым якобы подружился в период жизни в Саутси: “В это время в моей жизни возник джентльмен,

который стал моим добрым товарищем и по отношению к которому я впоследствии повел себя самым неблагодарным образом, — я говорю о Шерлоке Холмсе с Бейкер-стрит”. Затем он прочел пару рассказов, чтобы не обмануть ожиданий публики.

Майор Понд был суровым “надсмотрщиком” и заключил контракты на дойловские чтения в тридцати городах, кое-где по два-три выступления. Как-то выдались уж совсем безумные сутки: Дойл выступал в Нью-Йорке, Принстоне и Филадельфии. Нередко ему приходилось спать урывками, в поездах, а кроме того, он обязан был сам оплачивать дорожные расходы.

О путешествии по Америке у него была любимая смешная история. Он всегда с радостью рассказывал ее друзьям: кебмен, который привез его на очередную лекцию, попросил вместо денег входной билет. Изумленный Дойл поинтересовался, откуда тот знает, кто он такой, и в ответ якобы услышал вот что: “Если позволите, сэр, полы вашего пиджака страшно оттянуты, поскольку их яростно хватали прыткие нью-йоркские репортеры. Волосы у вас пострижены этак на квакерский манер, как это делают парикмахеры в Филадельфии, а поля шляпы сильно обтрепались, не иначе как во время литературного обеда в Чикаго, когда вы натягивали ее поглубже. На правом ботинке здоровенный шматок грязи из Буффало, а плащ со следами щетки ясно говорит, что вы имели дело с носильщиками в Олбани. Крошки пончика на жилете явно из Спрингфилда. Ну и разумеется, бирки на чемоданах дают полную картину — да-да, именно бирки, на которых выгравировано “Конан Дойл””.

Одиннадцатого ноября, в середине своей утомительной поездки, Дойл получил письмо от Редьярда Киплинга, из его дома в Баттлборо в штате Вермонт, с приглашением заехать в гости: “Уважаемый Дойл, я прочел “Красную лампу” в один присест, с большим удовольствием… Из-за “Мумии” меня мучили ночные кошмары, хотя я и читал ее прежде в журнальном варианте… Не сокращайте свою программу, очень обширную, сколько мне известно, но, если ваш с братом путь будет пролегать через наши края, дайте нам знать заранее, когда вы приедете… Неизменно ваш, Р. Киплинг”.

Конан Дойл считал Киплинга “лучшим английским новеллистом после Диккенса”, — “Книга джунглей” была напечатана в том же году, — но не одобрял его за открытую критику американского экспансионизма, а также за то, что он с неприязнью относился к демократии как таковой. Однако с радостью принял приглашение, сулившее краткую передышку от лекций.

Едва их разговор ушел от достоинств и недостатков Америки, как обнаружилось, что взгляды их во многом очень сходны, — обоих интересует фотография, медицина и сверхъестественные явления. У Дойла с собой были клюшки для гольфа, и он попытался обучить Киплинга этой игре на ближайшем к дому поле, в то время как за ними издали наблюдали “сельские жители Новой Англии… гадавшие, какого черта мы там делаем, поскольку гольф был тогда еще неизвестен американцам”. Под конец они крепко сдружились, и чуть погодя Дойл прислал Киплингу в подарок лыжи, чтобы он попробовал себя в чем-то помимо гольфа. Матери Дойл писал о своем визите с большим воодушевлением: “Я провел два дня у Киплинга, и мы отлично провели время, играли в гольф и беседовали о высоких материях. Он замечательный малый”.

Вернувшись в Нью-Йорк, Дойл познакомился с издателем Сэмюэлем Мак-Клюром, владельцем и редактором “Журнала Мак-Клюра”, который уже опубликовал несколько его рассказов. Издатель просил прощения, что своевременно не заключил с Дойлом контракт, но объяснил, что журнал его, основанный год назад, находится в критическом финансовом положении. Ежемесячно он нес убытки в 1000 фунтов и задолжал британским авторам, в том числе и Дойлу, около 5000 фунтов. В тот день с утра, выходя из дома в Лонг-Айленде, он даже попросил жену помолиться, чтобы Господь послал им избавление от бед. Она посоветовала и ему тоже помолиться, но он считал, что у нее это лучше получается.