Приключения маленького тракториста
Шрифт:
Сколько шуму из-за Алешки! Его вся деревня ищет,
а он под мостками. Вот смешно! А ну, Шугай, нырни еще! Смех смехом, а кому это охота быть живым покойником? Но самое страшное впереди. Попадет ему за все: и за то, что залез на трактор, и за то, что помял чужой огород, и больше всего за то, что утонул. Нет, не за то, что утонул, а за то, что не утонул. Хоть и вправду топись! А может, вылезти из-под мостков? Никак нельзя! Лучше переждать. Не до ночи же его будут искать? Поищут и разойдутся. И тогда он вылезет. А дома скажет — нырнул, переплыл речку и в лес ушел. Получится — весь шум
Неожиданно Алешка увидел бабушку. Маленькая, седая, она не сбежала, а слетела с крутого берега и бросилась к реке. Ее едва успели схватить. Она вырывалась из чьих-то рук, билась о землю, кричала:
— Пустите! Пустите меня к Лешеньке!
И перед горем бабушки Степаниды все опасности, грозящие Алешке, показались ему такими ничтожными, что он, не задумываясь, вынырнул из-под мостков. «Бабушка не плачь, я совсем не утонул…» Батюшки-светы! Сам утопленник появился.
Все замерли. Бабка Степанида бросилась обнимать внука. Но Алешка поспешил вырваться из ее объятий. Он воспользовался минутой растерянности и дал тягу. Во все стороны летели брызги воды, песка, грязи и тины. А вслед ему улюлюкали и смеялись. И все покрывал голос Шугая:
— Держи его!
Из воды — в полымя
Алешка прибежал домой и забрался на печку. Когда пришла бабка, он застонал, застучал зубами, затрясся в ознобе. Старая Степанида заволновалась.
— Ой, касатик, да что с тобой?
Она поставила самовар, достала меду.
Алешка с удовольствием пил чай с медом; ему было жарко, все же он жаловался:
— Ой, холодно, бабушка!
Она накрыла его теплым одеялом, закрыла двери и окна — еще продует внучка.
— Поспи, Алешенька!
Алешка охотно закрыл глаза. Но через несколько минут он беспокойно заворочался под одеялом. Ну и пекло! Пот так и льет. Даже во рту солоно. И не продохнуть. Дернул же его черт залезть на печь в такой день, когда не то что дома — на улице жарища. Сейчас бы на речку! Алешка заметался, смахнул с себя одеяло.
— Бабушка, ледку бы, с погреба…
— Да что ты, что ты! Лихорадка, а тебе ледку. Дай-ка лучше горчичничек поставлю.
Бабка Степанида намазала большой газетный лист горчицей и налепила его внуку на спину. Алешка молча страдал. Наконец он не выдержал:
— Не могу больше, бабушка.
— А ты потерпи. Это болезнь выходит! — И прикрыла его еще тулупом. Это было уже сверх всякого терпения. Алешка хотел было спрыгнуть с печки. Но тут же юркнул под тулуп. В дверях показался Шугай.
— Как малец?
— Жар с ним. Все мечется.
— Били мало!
— Был бы жив отец — выпорол бы, и дело с концом, — прослезилась Степанида. — А я что? Заругаешь — смеется, замахнешься палкой — убежит. Мне с ним не совладать.
Алешка с трудом дышал под тулупом. Горчичник жег спину хуже ремня. Не утонул, так сгоришь.
А Шугай не спеша продолжал:
— Так я, бабушка Степанида, предупредить хочу. Ежели что еще случится, суда Алешке не миновать. Совесть
Алешка извивался под тулупом. Когда Шугай уйдет? А тут еще ввалилась тетка Дарья. Она раскинула по лавке свою широкую юбку и пошла жаловаться. И весь-то огород Алешка потоптал. И капусту, и огурцы, и картошку. Кто же убыток покроет?
Алешка возмутился. Врет тетка Дарья. Помял немного капусты. А она ишь что выдумала — целый огород! Да и мяли они капусту вместе с Шугаем. Но сейчас он готов был взять на себя любую вину, лишь бы содрать со спины распроклятый горчичник. Ну, когда же уйдет Шугай? А тот словно прирос к полу и продолжал свое:
— А ты, Степанида, чего смотришь?
Бабушка заволновалась и запричитала не то ругая, не то пытаясь выгородить внука.
— Это у него болезнь такая, Никитушка! Сам знаешь, покойный отец на колхозной мельнице работал — человек он был аккуратный, исправный, берег поставы и плотину пуще своего дома. Мать, царство ей небесное, все знали, как женщину тихую, добрую. А с парнем — беда! И что это у него за болезнь такая? То с радио что-нибудь учудит, то с электричеством. Я, грешным делом, по темноте своей, как гроза, — так в погреб. Одной рукой за землю держусь, другой крещусь: господи, заземли. А он шнур то торкает, то выдернет. Радио заикается, словно грозы испугалось. А ему весело. Одна была надежда: подрастет — умнее станет. А вырос еще хуже. Трактора покою не дают. Видно, не тем худо сиротство, что пожалеть некому, а тем, что бояться некого.
Терпение Алешкино иссякло. Он пытался сорвать горчичник, но большой газетный лист крепко прилип к спине. Алешка кубарем скатился с печи и, путаясь в длинном тулупе, побрел к дверям.
— Ой, угодники святые! — закричала бабка Степанида. — Мальчонок без памяти.
Она догнала его на крыльце, схватила за плечи, прижала к себе.
— Лешенька, что с тобой?
— Горчичник, — простонал Алешка.
— Худо тебе?
— Сними горчичник.
И едва испуганная бабка отклеила с пылающей Алешкиной спины злосчастный горчичник, как на крыльцо вышел Шугай.
— Эка тебя напарило!
— Это бабушка…
— Знаешь, что директор МТС сказал? Под суд отдать парня — и все!
— Отдавайте..
— Ну что ты пристал к моему трактору? Есть ведь в школе юннатский участок. Ты юннат?
— Нет, — ответил Алешка и рассмеялся.
— Что же тут смешного?
— Какое там поле!.. Разве это поле?
— Обыкновенное, юннатское.
— Туда на тракторе въедешь, вроде как в страну лилипутов попадешь.
— Подумаешь, Гулливер какой!
— Не всамделишное все это. Деляночки, квадратики.
— А брать чужой трактор, по-твоему, настоящее дело? — рассердился Шугай. — Хулиганство это. Понятно?
— Непонятно…
— Выходит, директор прав, надо акт на тебя составить. Тогда поймешь.
— Я трактористом хочу быть.
Шугай недоверчиво покосился на Алешку. Хитрый, притворяешься? А может, правда, тянет мальчонку к машине? Поди разбери их, озорников.
— Значит, метишь в трактористы? Только на всякое хотение должно быть терпение. Ты сам посуди: ну как пустить тебя на трактор? Себя убьешь, трактор сломаешь.