Приключения Мишеля Гартмана. Часть 1
Шрифт:
В окнах были выставлены бутылки с всевозможными ликерами всех цветов, на которых стояло: «Совершенная любовь», «Сливки храбрых», и прочее.
Всего более, однако, в этом шинке оказывалось чудовищных пауков, которые везде расставляли свои тенета.
Кабатчица подала офицеру лучший из стульев, на который он и опустился.
— Что вам угодно? — спросила, она его.
— Никак вы уж теперь солдат, дядя Буржис? — вскричал Паризьен, глядя на кабатчика.
— Нет, только пожарный, и работал же я,
— Надо сознаться, что они жарили, точно им это нипочем, — засмеялся зуав. — Однако, послушайте-ка, дядя Буржис поговорим о деле. Ведь вы знаете, что происходит, надеюсь?..
— Как не знать! — со вздохом ответила кабатчица.
— Так я прямо вам выскажу, что ни я, ни командир не хотим ни под каким видом сдаться и дать увезти себя пленными в Германию.
— Понятно, — одобрил кабатчик.
— Я вспомнил вас и сказал себе: «Спасти может нас один дядя Буржис. Это истый француз; он не откажется дать нам приют. Разумеется, и мы с нашей стороны сумеем вознаградить…»
— Довольно! — перебила кабатчица решительным тоном. — Зачем сулить вознаграждение, когда исполняется только долг? Мы бедные люди, даже очень бедные, но вы сами сказали, Паризьен, что мы французы. Вы просите у нас убежища. Что ж! Мы дадим его вам во что бы то ни стало.
— Да, — подтвердил кабатчик, — не будет того, чтобы французы просили у меня приюта и я прогнал их; я скрою вас здесь, пока могу. Если вам удастся спастись, тем лучше. Мы поместим вас в тайнике с остальными.
— Как с остальными? — спросил Мишель. — У вас, стало быть, скрыты здесь французы?
— Да, да; их там наверху с дюжину добрых малых, которых я знавал прежде, сенских вольных стрелков, несколько зуавов также и два-три африканских егеря, все отличные ребята и, как вы, не хотят идти в Германию.
— Тем лучше, — сказал Паризьен, — время будем коротать вместе.
— Только знаете, шуметь не надо. У пруссаков слух тонкий. Не о себе одном я забочусь; если б они застали вас здесь, вы сами понимаете, что случилось бы.
— Можете ли вы дать нам что-нибудь поесть?
— Ни куска сухаря. Во-первых, в городе нет ничего, а в конце концов я должен сознаться, что у меня гроша нет за душой.
— Этому легко помочь, — сказал Мишель, доставая кошелек. — Вот вам.
— Не давайте мне золота, это возбудит подозрение; знают, что я беден, и, пожалуй, я выдам себя таким образом. Дайте мне серебра; франков тридцать за глаза довольно на первый случай. Я не обещаю принести вам пищи сегодня вечером; завтра я погляжу, что можно будет сделать. Теперь я сведу вас в мой тайник.
Кабатчик зажег свечу, отворил дверь за прилавком и провел своих двух посетителей через двор, полный грязи и навоза; потом он отворил другую дверь и прошел коридор, в конце которого находилась каменная лестница.
Крутая и узкая, как веревочная, она до того была ветха, что ступени, скользкие от покрывавшей их сырости, шатались
По ней поднялись в третий этаж, рискуя каждую минуту сломать себе шею. Наконец, на последней площадке, кабатчик вынул из кармана ключ и отпер им толстую дверь, окованную изнутри железом. Мгновенно тяжелый и удушливый воздух пахнул в лица пришедшим.
Они очутились в каком-то вертепе, где набросана была разного рода одежда, а на ней лежали скученные за недостатком места человек двенадцать солдат; некоторые спали, а другие философски курили рубленую солому, которой набивали свои трубки вместо табаку.
Висевшая на стене лампа распространяла вместе с копотью тусклый свет в этом жалком убежище.
Находившиеся там люди с бледными, осунувшимися лицами и мрачным выражением не пошевелились при входе новых товарищей, к которым оказали полнейшее равнодушие. Спавшие проснулись только, чтобы попросить хлеба. Остальные хранили грустное молчание.
— Не унывать, ребята, — сказал кабатчик. — Завтра, надеюсь, я буду счастливее, чем сегодня вечером, и принесу вам чего-нибудь поесть.
Никто не ответил.
Кабатчик вздохнул с грустью, вышел и запер дверь за собою.
— Послушайте-ка, братцы, — сказал Паризьен со своею неистощимой веселостью, — так как мы попали в одну кутузку, то я покажу вам, что знаю приличия и хороший товарищ. Сколько нас тут? Четырнадцать, включая меня и моего командира. Ладно! Я сейчас заплачу вам за хороший прием.
— Как же ты заплатишь? — спросил старый зуав с нахмуренным лицом. — Денег у нас не занимать, хлеба нет, есть нечего.
— В том-то и дело, — возразил Паризьен, — я принес вам, чем зубы почистить. Немного, правда, но лучше мало, чем ничего.
— Что такое? — вскричали солдаты, мгновенно привстав и остановив на нем жадные взоры.
— Я не скряга, братцы, вот что! — сказал зуав. — Видите мой ранец? В нем будет по сухарю на каждого из вас. Польем мы его каплею водки и, черт меня побери, если в армии много найдется людей, которые поужинают сегодня вечером так хорошо, как мы.
— Ура, Паризьен! — грянули солдаты, вдруг развеселившись.
— Тише, мои соколики; не будите спящей кошки, сиречь пруссака. Не забывайте этого.
— Правда, — согласились солдаты.
— Вот вы и опять умны, мои голубчики; так будет же вам известно, прежде чем я раздам закуску, что поживой этой вы обязаны моему командиру. Это он вздумал захватить с собою припасов. И бравый он молодец, не хотел отдать пруссакам свою шпагу, а предпочел сделать то же, что и вы. Он скрылся, чтоб потом отплатить сторицей.
— Вы настоящий француз, ваше высокоблагородие, — обратился к Мишелю старый зуав. — Ах! Зачем не походили на вас другие офицеры? Клянусь честью солдата, сухарь, который вы приносите нам, не будет дан неблагодарным. Нас здесь двенадцать и все до одного мы дадим убить себя за вас.