Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2
Шрифт:
— Простите мне беспокойство, которое я вам причинила, — с улыбкой обратилась она к Мишелю, — теперь все прошло, я чувствую себя совершенно бодрою. Ваш доктор, добрый господин Петрус, наделал чудес: он меня вылечил не только от раны, которая ничтожна, но и от страха, который она было нагнала. Я уезжаю, Бог весть, увидимся ли мы когда-нибудь, господа, но что бы ни случилось, воспоминание о вас всегда мне будет дорого, я навсегда сохраню его в моем сердце. Не теряйте драгоценного времени, пожалуй, в эту ночь уже совершилось несчастье,
— Мы не оставим вас таким образом, баронесса.
— Не занимайтесь мной, мне опасаться нечего, через несколько часов я буду ограждена от всякого нападения, пожалуйста, не думайте обо мне и спешите к тем, кто теперь, быть может, с отчаянием призывают вас на помощь.
— Боже мой! Я все забыл, — вскричал Мишель, — мать моя, сестра!
— И невеста, — прибавила она с грустною улыбкою, — кто знает, что она выносит в это самое мгновение? Спешите, спешите, ради Бога!..
Она посмотрела на них с минуту, еще раз махнула рукой на прощание и ушла медленными шагами.
Вскоре она скрылась в кустарнике и вслед за тем раздался стук кареты, удалявшейся во весь опор.
Мишель и Петрус стояли неподвижно, все еще устремив взор на место, где исчезло пленительное видение.
Мишель вздохнул.
— Она уехала, — пробормотал он.
— Да хранит ее Бог! — сказал Петрус. — И мы не худо сделаем, если последуем ее примеру, — здесь нам делать нечего, а долг призывает нас в другое место.
— Пойдемте, — вскричал Мишель голосом, дрожащим от глубины чувств, — мы и то уж запоздали.
Прогалина, где произошли переданные нами роковые события, опустела мгновенно.
Вольные стрелки вернулись в шалаш.
ГЛАВА XXIX
В Севене
Страшная суматоха царствовала в вогезской сыроварне.
В мгновение ока это мирное жилище приняло совсем иной вид.
Пока Отто фон Валькфельд нес так же легко, как ребенка, на своих мощных руках бесчувственную Анну Сивере в ее комнату и сдавал ее на попечение верной Елены, большая часть вольных стрелков, с Ивоном Кердрелем и Гартманом во главе, в сопровождении слуг и волонтеров, которые несли зажженные факелы, бросились из дома и тщательно обыскивали все окрестности сыроварни.
Снег перестал, морозило сильнее, безоблачное темно-голубое небо сверкало блестящими звездами.
Позади дома виднелось множество следов: в некоторых местах снег был совсем затоптан, на опушке леса, метров на десять в глубь чащи, виднелись у развалившейся хижины дровосека следы около пятнадцати лошадей, которые, по-видимому, тут стояли привязанные часа два.
На этом месте, где снег едва покрывал землю, в грязи осталось множество следов ног — они шли кучкой на расстоянии ста или полутораста метров, потом разделялись веером по трем разным направлениям и, наконец, терялись окончательно
С постов, распределенных накануне по окрестностям для наблюдения и охранения всего отряда, ничего не видали и не слыхали.
Похищение совершено было с удивительным искусством и людьми, знакомыми до мелочей с местностью, где должны были действовать.
Всю ночь длились поиски с неутомимым усердием, однако ни к чему не привели.
Вольные стрелки, посланные на разведки по разным направлениям, вернулись один за другим, падая от усталости, но, не открыв ни единого признака, который мог бы повести к чему-нибудь положительному.
Гартман и Кердрель были в отчаянии.
Убедились только в одном — двери, должно быть, отворил неприятелю изменник, иначе похищение не совершилось бы с таким успехом. Но кто был он? Как уличить его? Вероятнее всего, что он бежал с похитителями.
Приступили к перекличке.
Два вольных стрелка не отозвались — эти два отсутствующие недавно поступили в отряд и вели себя примерно.
Что заключить? Виновны они или с ними случилось несчастье во время поисков ночью?
Часам к восьми утра, страшно изуродованный труп одного из двух исчезнувших стрелков нашли на дне оврага и принесли в сыроварню. Разве не мог другой отсутствующий быть жертвою такого же несчастного случая?
Словом, непроницаемый мрак облекал это мрачное событие.
А между тем надо было действовать быстро. Рассуждали без конца, а не приходили ни к какому выводу, вдруг увидали человека, который с ребенком и громадною черною собакою направлялся к сыроварне.
Это появление вызвало единодушный крик радости.
— Оборотень! Оборотень! — вскричали вольные стрелки.
Действительно, достойный контрабандист, присланный Мишелем, подходил к дому, не подозревая о несчастье, которое случилось ночью.
Оборотень вовсе не ожидал такого восторженного приема, при скромности своей он сильно был озадачен, и в самом деле, никогда его возвращение, после отсутствия более или менее продолжительного, не производило такого эффекта.
Он хотел уже осведомиться о причине, но ему не дали времени.
Гартман, Ивон и Отто завладели им, увлекли в комнату, где заперли за собою дверь, и голосом, который дрогнул не раз, Ивон рассказал без дальних околичностей события предыдущей ночи до мельчайших подробностей.
С грустным вниманием слушал контрабандист, не прерывая ни одним словом, печальный рассказ молодого человека, в голосе которого звучало отчаяние, трогающее сердце.
Когда же он кончил, Оборотень проворчал, качая головой и как бы рассуждая сам с собою:
— Вот несчастье-то! Что скажет командир Мишель?
— Увы! — вскричал Гартман. — Он будет в таком же отчаянии, как и мы все.
— С ума можно сойти! — пробормотал Ивон. Контрабандист гордо поднял голову, взор его сверкнул молнией.