Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2

Эмар Густав

— Я искренне этому рад, барон фон Штанбоу человек ума недюжинного.

— Прибавьте, полковник, что он вполне предан своему отечеству, которому оказал в это время неоценимые услуги.

— Кому это знать лучше меня! Он открыл нам путь в Эльзас и выдал все его средства обороны, словом, потеря его в настоящую минуту была бы невосполнима.

— Все, что вы изволите говорить, строжайшей точности, полковник, потому и надо торопиться подать ему помощь, которой он здесь лишен.

— Располагайте мною,

если я могу сделать что-нибудь.

— Многого я не потребую, только попрошу у вас фургон и несколько человек конвоя, чтобы отвезти его ко мне, где за ним будет надлежащий уход, братья мои и я, мы достаточно знаем медицину, чтобы вылечить его. Разумнее будет не разглашать этого события, по возможности скрыть его, полагаю лишним объяснять, как эльзасцы нас ненавидят.

— К несчастью, это факт неопровержимый, эти черти французы околдовали их, не хотят с ними расставаться, да и баста!

— Терпение, — сказал пиэтист со странным выражением, — положение вещей скоро изменится, ручаюсь вам.

— Да услышит вас небо, любезный господин Штаадт, жизнь наша здесь теперь просто каторга.

— Положитесь на мое слово, я имею верные сведения, высокородный полковник, но прошу подумать о фургоне, нашему раненому нужна помощь.

— Это правда, я и забыл, простите, я сам пойду распорядиться, прошу у вас пять минут всего.

Полковник вышел из трактира, и за ним затворилась дверь.

ГЛАВА V

Площадка Конопляник

Большая зала в доме трактирщика представляла зрелище самое живописное и странное.

Смоляные факелы, воткнутые в стены, освещали комнату белесоватым светом, придавая какой-то особенный отпечаток лицам солдат и офицеров; клубы рыжеватого дыма поднимались к потолку; несколько солдат спали, растянувшись на соломе, другие бодрствовали, ожидая приказаний.

Старик, связанный по рукам и ногам, лежал на скамье, Поблеско, прислоненный верхней частью тела к стене, почти не был виден в полумраке, тело Бидермана, шпиона, убитого трактирщиком, лежало на полу в луже крови, а Варнава Штаадт сидел на стуле, погруженный в размышления.

Из внутренних комнат и даже с чердаков доносился постоянный шум; это солдаты грабили и немилосердно опустошали бедное жилище несчастного трактирщика.

Полковник оставался в отсутствии гораздо дольше, чем предполагал; прошло добрых полчаса, когда он вернулся с озабоченным видом, сердито осмотрелся вокруг и сел, не говоря ни слова, возле Варнавы Штаадта.

Тот с минуту наблюдал за ним, потом, видя, что полковник молчит, он решил заговорить сам.

— Ну что, полковник, — спросил он, — были вы так добры и велели приготовить мне фургон, о котором я вас просил?

— Все готово, вы можете уехать когда вам угодно, — ответил

полковник чрезвычайно сердито.

— Как странно вы это сказали, будто рассержены, уж не я ли причинил вам неприятность?

— О, нет, любезный господин Штаадт, вы ни при чем, — ответил полковник, все такой же нахмуренный.

— Так я немедля воспользуюсь позволением вашим, только, признаться, мне не хотелось бы оставлять вас таким образом.

— Почему же?

— Потому что хотел бы знать, полковник, прежде чем уеду, что вас так расстроило.

— Да вам-то, какое дело?

— И все же скажите мне, что случилось, и я, быть может, в состоянии буду дать вам хороший совет.

— Вот вся история в двух словах. Судя по всему, я подозреваю, что человек, смело пробравшийся к нам и ранивший так опасно Поблеско, скрывается со своими сообщниками в деревне невдалеке отсюда.

— И что ж, господин полковник?

— Да то, что один старый анабаптист, упрямый как мул, ни за что на свете не соглашается вести меня в эту деревню.

— Анабаптисты коварное племя, преданное французам, которые покровительствуют их языческой вере; от этого человека вы не добьетесь ничего.

— Я убедился в этом на деле, таким образом, презренный виновник преступления и его сообщники, не менее виновные, ускользнут от меня из-за вздора, из-за ничтожного указания, которое дать мог бы ребенок, из-за того, словом, что я не знаю дороги в эту проклятую деревню.

Воцарилось молчание.

— А деревня эта далеко отсюда, полковник? — спросил Варнава Штаадт свойственным ему наставительным тоном.

— В трех милях, не более.

— Знаете вы название деревни?

— Конопляник.

— Конопляник? Да я очень хорошо знаю эту деревню; вам сказали совершенно справедливо, господин полковник, она действительно в трех милях, напрямик разумеется, если же избрать дорогу, по которой можно беспрепятственно проехать с вашими лошадьми и обозом, надо, по крайней мере, увеличить это расстояние вдвое.

— То-то и бесит меня, — вскричал полковник, — что я не знаю дорог, которые ведут к этой негодной деревушке!

— Не заботьтесь об этом, полковник, забудьте вашу досаду, проводник, в котором вы нуждаетесь…

— Что же дальше?

— То, что я доставлю его, и, ручаюсь вам, он доведет вас прямо, не сделав лишнего шага в сторону.

— Вы сделаете это, любезный господин Штаадт?

— Разумеется, когда обещаю.

— Но это займет много времени, а вам известно, что каждая минута дорога.

— Успокойтесь, полковник, вы не потеряете ни одной, потому что проводник этот я.

— Вы?

— Я сам.

— Искренно благодарю за предложение, которое, поверьте, ценить умею, хотя, к несчастью, не могу им воспользоваться.