Приключения Мишки
Шрифт:
Решительно ей не было никакого дела до мучений ее ненаглядного Мишеньки.
И так как мучения мои из-за желания во чтобы то ни стало получить соблазнительный мед cию же минуту, становились все настойчивее и сильнее, я не рассуждал больше.
Пчелы были в ульях… Я отлично видел, что он еще не улетели оттуда…
Но какое мне было дело до пчел, до всего миpa, когда я хотел меду, и только меду…
Быстро поднялся я со своего места и, разваливаясь с боку на бок по своему обыкновению,
Я привожу, нимало не задумываясь, свой план в исполнение… Моя объемистая лапа просовывается в крошечное окошечко улья.
И…
— Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Что, кто?
Кто смеет?
Господи по милуй!
Ничего не понимаю!
— Не буду! Не буду! Ай! Ай! Ай! Ай! Никогда не буду!
Целый рой пчел вылетает из улья и впиваются мне в нос, да именно в нос, единственное место не защищенное длинной непроницаемой для их класса шерстью.
О, скверные пчелы! Они отлично знали куда нанести удары, чтобы он был чувствительнее!
— Ай! Ай! Ай! Ай! — реву я на весь лес благим матом.
В одну минуту около меня мамаша.
— Молчи несчастный! Что ты делаешь — шепчет мне на ухо она — пасечник сейчас проснется и созовет людей. Сейчас, сейчас проснется!
Ho он уже проснулся и, как полоумный, выскочил из своего шалаша и несется во всю рыть по лесу, в ту сторону, где усадьба… И кричит — точно его режут. И чего кричит?
Велика важность, что на его пасеку забpели два проголодавшиеся медведя! Подумаешь, ужас какой!
Нет, ты покричи тогда, когда в твой нос занесется с десяток этих окаянных жалящих нестерпимо существ, которые называются пчелами! Желал бы я знать, чтобы ты сделал в таком случае!
И продолжая выть на весь лес, я тру себе нос лапой и верчусь, как волчок на одном месте.
— Тише! Мишенька! Тише! — машет меня отчаянным голосом мамаша. — Видишь, люди бегут!
— Люди! Где? Этого еще не доставало.
Я делаю безумный скачек и исчезаю в чаще. За мною следует и мамаша.
Раз! Два! Раз! Два! Три!
Вот так скачка! Любой косой заяц позавидует. Люди отстали. Они теперь далеко и не какими судьбами им нас не догнать.
До свидания! Будьте здоровы!
И, смело сквозь слезы, я посылаю им воздушный поцелуй, очень довольный, что удалось спасти свою шкуру.
Мишенька! Моя радость! — что они сделали с тобою! — восклицает моя мамаша, бросив беглый взгляд на мое лицо.
Я решительно не понимаю в чем дело… По пути нам попадается ручеек. Заглядываю в него, в прозрачную голубовато-светлую воду и вскрикиваю от неожиданности:
— Мой нос!
— Нет, не нос, а репа.
Окончательно репа. Так он вспух и раздулся от укусов этих отвратительных
Прекрасное украшение! Нечего сказать!
Есть отчего заплакать!
Я иду домой с понуренным видом!
Подумайте сами, приятно ли носить репу вместо носа такому красавцу, как я молодому медвежонку? Бурка сочувствует мне и самым тщательным образом занимается моим раненным носом… Она дует на него и прикладывает к нему какую то травку, которую считают целебной.
Милая Бурка! Приятно иметь такую славную заботливую сестру…
IV
Мне здорово таки попало от папаши в тот же вечер, когда он, вернувшись домой, узнал о том, как отличился его Мишенька. Хорошую трепку получил ваш покорный слуга… Мамаша заступалась всеми силами за своего любимца, говоря, что во всем виновата злополучная встреча с зубоскалкой, которая «сглазила» бедного, маленького, неопытного Мишеньку.
И все-таки бедному маленькому Мишеньке не мало досталось, несмотря на заступничество доброй мамаши.
Прошло несколько дней со дня моего первого неудачного выхода на промысел. Мало по малу я стал опытнее. Теперь уже не пользу в улей, когда там находятся пчелиные рои. Нос у меня зажил через неделю и потерял свою ужасную репообразную форму. Теперь я научился, благодаря мамаше, откапывать в земле съедобные коренья, отыскивать птичьи яйца, задирать глупеньких зайчат, сусликов и прочую живность вплоть до птицы включительно. Теперь осталось пройти самую трудную науку. Уметь обмануть бдительность людей и напасть на их съестные припасы, тогда, когда меньше всего они ожидают этого…
Но для этой науки я был еще слишком молод и мамаша решила обучать меня ей значительно позднее.
Но вот к этой то именно науке особенно и лежало у меня сердце… Не знаю, что меня так заинтересовывало в ней. Простое ли упрямство, каким обладают все маленькие дети и на которых в данном случае очень похожи и молоденькие медвежата, или, просто, меня влекло ко всему таинственному, опасному, захватывающе-интересному, — не знаю.
Только раз по утру я тихонько шепнул Бурке:
— Пойдем сегодня на сенокосы, мне очень бы хотелось полакомиться молочком с хлебом.
— Нельзя, мамаша, не позволила, — степенно отвечала Бурка, которая больше всего в мире любила играть во взрослую благонравную девицу.
— Но мамаша ничего не узнает. Она пойдет в гости в соседний лес к старой больной бабушке Лохматке и вернется только к ночи. Мы сто раз успеем сбегать за это время на сенокос и обратно! — соблазнял я сестрицу.
— Ах, Миша, право, не хорошо это… Узнают наши, — рассердятся. И потом, не дай Бог, что с тобой случится. Ведь молод ты для таких экскурсий.