Приключения Оги Марча
Шрифт:
Потом я припомнил, как нравилось мне в пору нашей безумной любви, что пальцы у нас одинаковой формы, - и вот сейчас этими так похожими на мои пальцами она гладит Талаверу, как когда-то гладила меня, касаясь тех же мест! Представляя себе, как она делает с другим мужчиной то же, что делала со мной, так же самозабвенно и восторженно целует его, целует туда же, куда целовала меня, и, исходя нежностью, с широко раскрытыми глазами, прижимая к себе его голову, раздвигает ноги, я почти умирал. Воображаемая картина доставляла мне ужасные страдания.
Я собирался жениться на ней, но всякое обладание обречено.
Мы ехали в Чильпансинго, терзаемые зноем. Вначале по сторонам дороги тянулись горы - бурые, угрюмые, - затем пошла каменистая пустошь, кое-где перемежаемая флоридскими пальмами. На самом подъезде к городу на крыло автобуса вспрыгнул безбилетник. Пытаясь удержаться, он ухватил меня за локоть, больно сжав его пальцами. Я вырвал руку. Безбилетник соскочил, а когда я попробовал его остановить, смазал меня по кисти, сильно поцарапав и взбесив.
Вот и площадь. Ветхие, вросшие в землю грязные стены, изгрызенные крысами, испанское очарование осыпающихся балконов, эдакая подгнившая Севилья, окруженная пестрыми кучами мусора.
Я подумал, что если столкнусь с Талаверой на улице, то непременно попытаюсь его убить. Но чем? С собой я прихватил перочинный нож, но он был недостаточно острый. Я высматривал на площади какую-нибудь лавку, где можно было бы купить оружие, но таковой не оказалось. Зато я приметил нечто с вывеской «Кафе». Это была темная квадратная ниша в стене, похожая на древнюю гробницу в сирийской пустыне. Я вошел, намереваясь стащить какой-нибудь нож со стойки, но там оказались лишь витые ложечки для сахара. Белая москитная сетка висела совершенно рваная - тонкая работа, сделанная впустую.
Выйдя из кафе, я увидел знакомый фургон, припаркованный возле резной, с выломанными прутьями ограды какого- то здания. Позабыв о ножах, я вошел. Портье за конторкой отсутствовал, но старик с метлой, выметавший песок в облупившемся патио, сообщил мне номер, где остановилась Тея. Я поручил ему подняться и спросить, могу ли я с ней увидеться. Ответила она сама, осведомившись через щель в ставне, что мне нужно. Я быстро взбежал по лестнице и, стоя за двойными деревянными дверьми, сказал:
– Мне надо с тобой поговорить.
Она впустила меня, и, войдя, я первым делом стал искать в номере следы его присутствия, но обнаружил только обычный беспорядок - разбросанную одежду вперемешку со специальным оборудованием. Кому принадлежали вещи, определить было трудно. Я решил не задаваться этим вопросом и сразу перейти к сути.
– Что тебе нужно, Оги?
– опять повторила она.
Я глядел на нее. Глаза показались мне потускневшими, словно больными, пряди черных волос выбились из-под гребешка. Она была не то в халате, не то в пеньюаре, видимо, только сейчас накинутом. В жару она предпочитала разгуливать по комнате голой. Я с легкостью это себе представил. Поймав мой взгляд, устремленный в низ ее живота, она плотнее запахнула халат, а я, поймав это движение ее округлых,
Сильно покраснев, я произнес:
– Я приехал спросить, не можем ли мы опять быть вместе.
– Нет, не думаю, что сейчас это возможно.
– Я слышал, ты здесь с Талаверой. Это так?
– Разве это имеет к тебе какое-то отношение?
Я воспринял эти слова как положительный ответ, и они пронзили меня болью.
Я сказал:
– Допустим, что отношения ко мне это не имеет, но зачем он тебе понадобился? Как только я изменил тебе, ты изменила мне. Значит, ты не лучше меня. Ты держала его про запас.
– Наверно, ты явился сюда только потому, что услышал о нем.
– Нет, я приехал просить тебя дать мне шанс. А Талавера мне, в общем, безразличен.
– Неужели?
– воскликнула она. На ее лице даже мелькнула улыбка, словно она на секунду задумалась.
– Я мог бы вычеркнуть его из памяти, если бы ты приняла меня.
– И всегда припоминал бы мне его при каждой ссоре.
– Нет, этого не будет.
– Я знаю, ты боишься, что он вот-вот войдет и завяжется драка. Но не волнуйся, его здесь нет.
– Значит, вообще он здесь?
Она не ответила. Может, отослала его куда-нибудь? Не исключено. Но по крайней мере кончилось это беспокойство пополам с надеждой. Конечно же, я боялся, но и надеялся, что смогу убить его. Ведь я это пробовал. Я уже убивал мысленно. И рисовал картину, как он пырнет меня ножом.
Она сказала:
– Ты не можешь меня любить, думая, что я с другим. Тебе, наверно, хочется, чтобы он сверзнулся в пропасть в десять тысяч футов глубиной, а себя представляешь возле гроба на моих похоронах.
Я молчал и думал, как странно выглядит она в этом захудалом номере латиноамериканской гостиницы, среди тропического зноя и солнечных лучей, пробивающихся сквозь щели ставен, в городе, где царит запустение, в городе с покореженными прутьями оград и стенами, оплетенными кроваво-красными бугенвиллеями с пунцовыми, словно в лихорадке, цветами, пронзительно-зелеными листьями винограда и горами, глядящими исподлобья, разверзшими толстые губы не то в пении, не то в молитве. А здесь, в номере, тоже беспорядок и нагромождение вещей, дорогих и бросовых вперемешку, купленных случайно, потому что попалось под руку, - в общей куче скомканные салфетки «Клинекс», шелковое белье, платья, фотоаппараты, косметика. Она все делала быстро, порывисто, в полной уверенности, что поступает правильно. Моим словам она, по- видимому, не поверила. Не поверила потому, что не прочувствовала их, а не прочувствовала - из-за порванной связи.
– Тебе не обязательно решать прямо сейчас, Тея.
– Да, конечно… Наверно. Может быть, потом, попозже, я что-то почувствую к тебе, хотя не думаю. Сейчас ты мне ни к чему. Особенно если вспомнить, как ты относишься к людям. Тогда прямо зла на тебя не хватает и хочется, чтобы ты умер.
– А я все еще люблю тебя, Тея, - сказал я. И наверно, вид мой это подтверждал, потому что меня сотрясала дрожь. Но она ничего не ответила.
– Неужели ты не хочешь, чтобы опять все было как прежде? Мне кажется, на этот раз у меня получится.