Приключения Оги Марча
Шрифт:
Одно из первых дел, в которых я ему помог, было очень опасным - в нем фигурировал гангстер Ноузи Матчник. Еще несколько лет назад он ничего собой не представлял, работал на одну из банд, обливая кислотой одежду в тех химчистках, которые отказывались платить дань, и все такое. Теперь он поднялся выше, имел деньги и искал, куда бы их вложить - особенно его привлекала недвижимость. Как-то летним вечером он серьезно сказал Эйнхорну:
– Мне известно, что случается с парнями, занимающимися рэкетом. В конечном счете их взрывают. Я часто это видел.
Эйнхорн заметил, что у него есть на примете неплохой участок свободной земли, который они могли бы вместе купить.
– Если будете участвовать в сделке со мной, можете
Начальная цена за землю равнялась шестистам долларам. Эйнхорну уступали за пятьсот. В этом не приходилось сомневаться, поскольку владел участком сам Эйнхорн, купивший его у отцовского дружка за семьдесят пять долларов, а теперь ставший совладельцем и получивший к тому же приличную прибыль. Дельце провернули ловко и без нервов. Все кончилось хорошо; Матчник нашел покупателя и радовался: как посредник он абсолютно честно заработал сто долларов. Но если бы он узнал подоплеку дела, то пристрелил бы Эйнхорна или застрелился сам. Естественный поступок в такой ситуации, на его взгляд: ведь тут затронута честь. Я трепетал: вдруг Матчнику придет в голову обратиться в Регистрационную палату, где он узнал бы, что участком номинально владеет родственник миссис Эйнхорн. Но Эйнхорн меня успокаивал:
– Не бери в голову, Оги. Я вычислил этого человека. Он феноменально глуп. К нему нужно приставить не одного ангела хранителя.
Вот так, не рискуя ни центом, Эйнхорн заработал на этой сделке больше четырехсот долларов. Он был горд и весел - ведь это была его идея. То был особый триумф, и он хотел большего - чтобы его жизнь целиком состояла из таких моментов. А он тем временем сидел бы рядом с зеленым сукном, за которым играют в «Двадцать шесть» и где лежит кожаный футляр для костей, и изумрудный отблеск падал на его лицо, на белую кожу и блеклые глаза. Ценные шары из слоновой кости он держал у себя в никелевой коробке из-под леденцов и внимательно наблюдал за всем происходящим в помещении.
Я не видел больше ни одной бильярдной, где за буфетной стойкой постоянно находилась бы женщина, как у нас Тилли Эйнхорн. Она подавала великолепный чили, омлеты, бобовый суп, научилась управляться с электрическим кофейником и даже точно засекла момент, когда надо бросать внутрь соль и сырое яйцо, чтобы кофе получился отменным. К такой перемене в жизни она отнеслась с энтузиазмом и, казалось, даже физически стала сильнее. Она расцвела и в мужском обществе чувствовала себя как рыба в воде. В бильярдной много шумели и кричали, некоторых слов она не понимала, но это было только к лучшему. Атмосфера в бильярдной в ее присутствии не смягчалась - Тилли не обладала решительностью английских барменш или владелиц бистро; здесь посетители были слишком резкими и вспыльчивыми и не допускали никаких влияний; крики, драки, грязные ругательства и грохот дверей здесь не прекращались никогда. Но она как-то прижилась в этом вертепе в окружении чили, сосисок, бобов, кофе и яблочного пирога.
Кризис изменил и самого Эйнхорна. При жизни председателя у него недоставало опыта, и в некоторых вопросах он в свои годы оставался некомпетентным. Теперь он уже не был вторым, стал главой семьи, старшим, никто не должен был умереть раньше его; проблемы так и посыпались, и ему приходилось доказывать свою состоятельность. Больше никакой податливости - следовало становиться прочнее и крепче, и он стал таким. Но его отношение к женщинам не изменилось. Конечно, теперь он меньше с ними виделся. Какая женщина войдет в бильярдную? Лолли Фьютер к нему не вернулась. А что касается его - ну, я думаю, люди, которые находятся не в лучшей форме, должны предпринимать дополнительные действия, чтобы привести себя в порядок, бриться или тщательно одеваться. Для Эйнхорна наслаждение женщиной - не женой - подразумевало такую подготовку. Видимо, Лолли много для него значила:
Эйнхорн сохранил вырезки из газет.
– Видишь, он говорит - «жировать». Быть богатой - вот что для нее главное. Я расскажу тебе.
Он хотел, чтобы я это знал. И мог рассказать - не только мне, но и другим людям, занимавшим более высокое положение.
– Бедняжка Лолли!
– Бедная малышка!
– отозвался он.
– Думаю, она была обречена на такой конец. У нее менталитет «Фрэнки и Джонни». Когда я встречался с ней, она была прекрасна. Роскошная женщина.
– Весь седой, усохший за последние годы, он рассуждал о ней с неподдельным жаром.
– Говорят, под конец она стала неряшливой и жадной. Это плохо. От беспорядочного траханья много неприятностей. Ей на роду написано умереть насильственной смертью. Людей с горячей кровью просто так не отпускают.
В этих словах сквозило тайное желание, чтобы я вспомнил и о его горячей крови. Моя работа ставила меня в особое положение - возможно, он хотел знать мое мнение об их связи или, что по-человечески понятно, считаю ли я этот союз удачным. О, гордость, ты всюду найдешь себе место!
В этом разговоре мне непременно следовало вспомнить свой выпускной вечер. Тогда Эйнхорны были особенно расположены ко мне. Они подарили мне бумажник с десятью долларами, а миссис Эйнхорн лично приехала тем февральским вечером на выпускной бал вместе с Мамой, семействами Клейнов и Тамбоу. После официальной церемонии намечалась вечеринка у Клейнов, где меня ждали. Я отвез Маму домой, и хотя мое имя не было специально отмечено, как имя Саймона, она радовалась и, когда я вел ее по лестнице, поглаживала мою руку.
Тилли Эйнхорн ждала меня в машине.
– Поезжай на вечеринку, - сказала она, когда я подвез ее к бильярдной.
То, что я окончил школу, было в ее глазах очень важным событием, и в тоне, с каким она ко мне обращалась, сквозило бесконечное уважение. Она была добрая женщина, многого не понимала; ей хотелось благословить меня, но моя «образованность» вдруг сделала ее робкой. Мы подъехали в темноте к бильярдной, было сыро и холодно; Тилли несколько раз произнесла одну и ту же фразу:
– Уилли говорит, что у тебя хорошая голова. Ты сам будешь учителем.
Перед бильярдной она поцеловала меня в щеку, прижавшись видавшей лучшие времена котиковой шубой, и слезы радости заструились по ее лицу. Должно быть, ей вспомнилось и мое «сиротство». Одеты мы были хорошо. От шелкового шарфика миссис Эйнхорн и платья с серебряными пуговицами на груди по автомобилю распространялся аромат духов. По тротуару мы прошли к бильярдной. Согласно требованиям закона нижние окна были зашторены, а вверху дождь размыл краску на вывеске. Из-за выпускного вечера народу в бильярдной было мало. Доносился стук шаров от дальних, утопавших в полутьме столов, легкий шум от столиков, где играли в кости, и потрескивание сосисок на гриле.
Из глубины зала вышел Дингбат с деревянным треугольным ограничителем, чтобы пожать мне руку.
– Оги едет на вечеринку у Клейна, - сказала миссис Эйнхорн.
– Мои поздравления, сынок, - торжественно произнес Эйнхорн.
– Он поедет на вечеринку, Тилли, но не сразу. Я тоже хочу доставить ему удовольствие и поведу на шоу.
– Уилли, - встревожилась жена, - отпусти его. Сегодня его вечер.
– Но я веду его не в соседний кинотеатр, а к Маквикеру, - у него представление с маленькими девочками, дрессированными зверюшками и французом из кабаре «Бал Табарин», он стоит головой на бутылке. Ну как, Оги? Тебе нравится план? Я еще неделю назад его задумал.