Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— Что ж это такое, батюшка Иван Федорович? — спросил Борис.
— Она уехала совсем из дому, — отвечал доктор, — она благородно отказалась от предложения Платона Васильевича жениться на ней.
— Что вы говорите?
— По твоим рассказам, я бог знает за кого принял эту женщину, а теперь я видел и понимаю ее. Какая благородная гордость! какое достоинство и в поступке и в самой ее наружности!
— А кто ж ее знал, сударь; как отгадать: ведь не поймешь ее; явилась сюда бог знает откуда; смотрит свысока, словно настоящая госпожа, распоряжается и
— Нет, брат Борис; это скорее были причуды самого Платона Васильевича.
— А бог его знает! И его-то вот с некоторой поры не поймешь: все пошло у него на иностранный манер.
— Послушай же, Борис; ты не проговорись Платону Васильевичу, что она уехала, избави боже! Он не в таком положении. Я его подготовлю к этой новости: иначе он не перенесет.
— Слушаю, сударь; мне что говорить.
Доктор пошел к старику, который, казалось, дремал и старался переломить дремоту.
— Что? как здоровье Саломеи Петровны? — спросил он. «Он в бреду», — подумал доктор. — Ей лучше; но нужно, чтоб никто не беспокоил ее.
— Слава богу!.. А я могу теперь навестить ее?
— О нет! невозможно: это взволнует ее, и припадок может возобновиться.
— Припадок? У ней припадки?… Ах, боже мой, что ж это мне не сказали? Какие припадки?…
— Нервические; это, впрочем, ничего.
— Может быть, от горьких воспоминаний… потеря родителей… и другие несчастия; она много перенесла несчастий!.. Я это все знаю, хоть она и старается скрывать… я все знаю!
— Вы засните, Платон Васильевич, не принуждайте себя бодриться: это не хорошо, это вас расслабит… Вот вам, через час по порошку… Вы теперь прилягте…
— Прилягу, прилягу… теперь я спокойнее, — отвечал Платон Васильевич.
Доктор прописал рецепт, наставил Бориса, когда и как давать лекарство барину, и уехал.
Платон Васильевич прилег; казалось, уснул.
— Слава тебе, господи! — сказал Борис, выходя. Но вдруг снова звонок.
— Ах ты, господи! Что еще там? — крикнул опять Борис. — Чего изволите?
— Борис!.. Что? Как здоровье Эрнестины Петровны?
— Да ведь сам доктор сказал вашему превосходительству, что гораздо лучше.
— Лучше? Ну, слава богу!.. — проговорил Платон Васильевич, — слава богу!.. — повторил он, — я усну… истомился немножко. А ты, Борис, наведайся… и чуть что-нибудь — тотчас же разбуди меня… слышишь? Тотчас же!
— Слышу, сударь.
— То-то.
Проговорив это, Платон Васильевич в самом деле уснул крепким сном.
— Слава богу! — повторил опять и Борис, — сосну и я… мочи нет!.. Ну уж, была тревога!.. Экая вещь! Смотри, пожалуй, в генеральши не пошла!.. Вот казус! Гордыня какая! Пава!.. Добро бы госпожа была… а то что?… Ну, да черт с ней!.. и генералу спокойнее будет; да и мне… а то, поди, бегай да докладывай… что? как?…
Рассуждая таким образом, Борис, в надежде, что избавился от хлопот справляться о здоровье мадамы, сладко задремал, еще слаще заснул; вдруг — динь-динь-динь!
— Ах
— Борис! Что? как здоровье?… — проговорил Платон Васильевич, приподнимая голову.
— Владыко ты мой, царь небесный!.. Да долго ли это бу-дет!.. Да помилуйте, долго ли это будет? — повторял он на другой день, на третий, на четвертый, на пятый, на десятый, док-тору, — долго ли мы будем обманывать барина?
— Что ж делать, любезный! На этом обмане висит его жизнь, как на волоске.
— Ох, уж вы, господа! — проговорил Борис с сердцем.
— Ну, скажи ему, убей его, — сказал доктор.
— Господи, да что вы это! Что я за злодей своему барину!.. Мне что: пилюли-то давать через час, не легче, все равно десять раз барин спросит: «Не пора ли?» — да десять раз сам побежишь посмотреть на часы… Что ж будешь делать: наше дело холопское; благо уж теперь в дом-то тысячу раз на день не побежишь справляться, здорова ли. Позвонит барин, спросит: что? как?… Ну, сказал, что лучше, дескать, ваше превосходительство, да и кончено.
— То-то же, сам ты умная голова, да и сердце-то у тебя доброе, — сказал доктор.
— А с чего ж ему и злым-то быть? ведь что ж, если подумаешь: все люди, все человеки… прости, господи, согрешения вольные и невольные.
Этим здравым рассуждением кончились жалобы Бориса на тяготу докладывать барину тысячу раз на день об одном и том же. Ему стоило только понять, что для здоровья Платона Васильевича звуки: «Слава богу, получше» — заменяли самые благотворные пилюли.
Таким образом, предоставив Платона Васильевича заботам и попечению искусного доктора и верного слуги, мы обратимся к Чарову.
II
На другой день после полученного от Эрнестины де Мильвуа пригласительного письма знакомые и приятели Чарова выбили всю мостовую у подъезда его дома, поминутно останавливаясь с вопросом: а что, дома Чаров? — «Никак нет-с!» — отвечал всем швейцар. На третий день этот ответ заменился более положительным: «не принимает-с, нездоровы».
— Что с ним сделалось?
— Не могу знать-с.
Прошло несколько дней. Дом Чарова как будто обратился в кокон червя в человеческом образе.
Посмотрим, как он там изменяется в бабочку.
Вот он в кабинете, развалился на диване и жжет сигару. Не и духе. Но язык его как будто развязался, во всех членах какое-то движение, глаза смотрят не наружу, а внутрь.
— У у-родина! — бормочет он сердито, — навязал себе на шею воплощенную добродетель!.. Недотрога, sensitive [231] проклятая!..
В гостиной послышался звук рояля. Меланхолические аккорды как будто потрясли душу Чарова. Он вскочил, бросился из кабинета прямо в гостиную к роялю.
231
[231] Недотрога (франц.).