Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— Да невозможно, милая! ты хочешь все по-своему.
— Что ж я хочу по-своему? То, что не желаю никаких знакомств?
— Я также имею отношения к людям; мне нельзя их разорвать. Взял да поехал в Крым, поселился на чистом воздухе, да и прав, этого нельзя: не орехами питаться, надо чем-нибудь жить.
— У нас есть средства: будто недостаточно ста тысяч, чтоб прожить век вдвоем счастливо и спокойно.
— Скажи, пожалуйста! сто тысяч! огромный капитал! В Крыму, где на первое обзаведение нужно вдвое. Я не могу жить по-татарски, под деревом, да и ты, я думаю, этого не захочешь.
— Откуда
— То-то и беда, что не знаешь, а говоришь; и куплю в миллион! но без Черномского я не могу этого сделать.
Грабе Черномский верно легок на помине.
— Ба! Черномский! — сказал Дмитрицкий, увидев в окно подъезжающие дрожки к крыльцу. — Сделай одолжение, будь с ним как можно приветливее; он — приятель мой и один из богатейших помещиков; от него я надеюсь получить сумму для покупки имения в Крыму, которое приносит тысяч сто… виноградных лоз… А! граф, мое почтение! очень рад! Рекомендую вам жену мою.
Грабе Черномский удивился, видя перед собой) статную, прекрасную женщину, богато одетую, и что-то вроде Беллоны. [67]
— Я не знал, что вы женаты, — сказал он, — и что такая прекрасная особа осчастливила вас. Извините, сударыня, что явился к вам так неавантажно… это не моя вина.
Саломея села, немножко смутясь, сделала приветливое движение головой, просила садиться, предложила несколько светских вопросов, чтоб оказать внимание гостю, но таким тоном, который воздерживал привычное с женщинами любезничанье Черномского и притуплял меткие взоры черных его глаз, привыкших пожирать красоту.
67
[67] В греческой мифологии богиня войны.
«О, какая строгая! — подумал он. — Верно, в первом еще пылу любви!»
— Я у вас отниму на сегодняшний день вашего супруга, — сказал он Саломее.
— Вы меня лишаете удовольствия быть вместе с мужем, — отвечала она сухо, — каждая минута разлуки с ним для меня потеря.
— Вы очень счастливы, — сказал Черномский, обращаясь к Дмитрицкому.
— Совершенно счастлив, — сказал Дмитрицкий, взяв руку Саломеи, — мы живем душа в душу.
— А давно уже женаты? — спросил значительно Черномский, устремив прищуренный взор на Саломею.
Она вспыхнула с выражением негодования.
— Довольно давно, — отвечал Дмитрицкий, — после нашего свидания у Савицкого я вскоре поехал в Москву, влюбился, и она моя.
— Стало быть, около года?
— Да, месяцев с восемь.
Смущенная Саломея хотела выйти в другую комнату, но вдруг вошел офицер, произнес: «Ах-с», и подошел к ручке.
Саломея еще более смутилась.
Этот офицер незнаком читателям, но знаком был уже Саломее Петровне. Это был товарищ мужа ее, Федора Петровича Яликова, казначей полка, в котором он служил. В бытность в Москве для приема комиссариатских вещей он навещал Федора Петровича и, следовательно, имел честь познакомиться и с его супругой. Робкий от природы,
— А супруг ваш-с? — спросил он, поцеловав ручку Саломеи.
— Я, к вашим услугам, — торопливо вызвался Дмитрицкий, видя, что Саломея смутилась.
— Как-с, кажется Федор Петрович Яликов, — сказал казначей, смутясь и сам.
— Так точно-с, — отвечал Дмитрицкий.
— Нет-с, вы шутите, — сказал казначей, — я знаю их супруга.
— А, вам Федора Петровича, первого ее мужа! — вскричал Дмитрицкий, спохватившись, — он умер-с.
— Умер! ах, боже мой! — проговорил горестно казначей, — стало быть, недавно: потому что не более двух недель, как я получил от него письмо.
— Да-с, очень недавно, перед нашим отъездом, — отвечал Дмитрицкий, сбившись в свою очередь с толку.
— Как это жалко! — сказал казначей, не зная, что более сказать на молчание Саломеи и на резкие ответы Дмитрицкого.
— Да-с, очень жалко! — отвечал сухо Дмитрицкий, желая скорее отделаться от гостя и смотря ему в глаза, как будто в ожидании, что ему еще угодно будет спросить. Пан грабе также пристально и с сардонической улыбкой уставил на него взор. Казначей совсем потерялся; он бросился снова к ручке Саломеи Петровны и, по привычке, забывшись, просил ее свидетельствовать свое почтение Федору Петровичу.
В смущении, в забывчивости и она по привычке проговорила:
— Покорнейше вас благодарю.
Казначей отретировался. Пан грабе, а вслед за ним и Дмитрицкий захохотали.
Саломея Петровна, закусив губы, вышла в другую комнату.
— А цо то за така мизерна гисториа? — спросил Черном-ский.
— А то, пане, не гистория, а интродукция в гисторию, — отвечал Дмитрицкий.
— Разумем, пане, то штука! Я мыслил же — панья в самом деле жона пана. Да ходзим же, ходзим, юж время!
— Сейчас, — сказал Дмитрицкий.
Он вошел в комнату Саломеи. Она лежала на диване, скрыв лицо свое в подушке.
— Спит! — проговорил тихо Дмитрицкий, торопливо выходя из комнаты.
— О нет, не сплю! — сказала Саломея; но Дмитрицкий уже исчез.
Саломея в первый раз почувствовала тоску разочарования и не в состоянии была облегчить себя слезами. Плакать казалось ей всегда низко. Она чувствовала, что в Дмитрицком чего-то недостает для нее; но самолюбие не дозволяло сознаться ей, что недостает в нем любви. Женщина с сердцем сказала бы вслух сама себе: он меня не любит! и залилась бы слезами. Но Саломея была горда, она терзалась втайне от самой себя. Ввечеру вдруг дверь отворилась, вошел Черномский.
— Извините, сударыня, — сказал он, — сожалея вас, я пришел спасти вас от человека, который вас погубит.
— От какого, сударь, человека? — гордо спросила Саломея.
— От того, который уже вас обманул мнимой своей любовью, от мерзавца, от игрока!
Саломея остолбенела.
— Я увидел вас и не мог не пожалеть об вас: вы так прекрасны, вы такой ангел… Этот подлец, которого, я уверен, вы не можете любить, проиграл все и теперь поставил вас на карту… Я не мог этого перенести, побежал к вам умолять вас предаться моему покровительству…