Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
– У нее сильный жар, – прошептала мать ему на ухо.
Он кивнул головой и приложил руку к пульсу.
Горячая его рука как будто обожгла Марью Ивановну: она вздрогнула, взглянула, закрыла снова глаза и еще больше разгорелась.
– Машенька, прими, душенька, лекарство. Машенька вздохнула и закрыла лицо рукой.
– Выпейте, сударыня, – сказал Иван Данилович, поднося к ее губам рюмку.
Она приподняла немного голову.
– Господи, благослови! – проговорила мать. Принимая лекарство, Машенька взглянула мельком на
Ивана Даниловича,
– Пожалуйста, чтоб никто не беспокоил ее, – сказал Иван Данилович.
– Ступайте, ступайте отсюда, – сказала мать Машеньки шепотом, махнув рукою на баб. – Скажите, батюшка Иван Данилович, – продолжала она, выходя в другую комнату, – что ж это за болезнь такая у Маши?
– Расстройство нервическое, – отвечал Иван Данилович.
– Что ж это за расстройство такое, Иван Данилович? Желудок, что ли, расстроен?
– Нет, нервы, вообще.
– Нервы… Иван Абрамович, поди-ко сюда… я уж понимаю: это, стало быть, вся внутренность? Ах ты, господи! да отчего же это?
– Может быть, какой-нибудь испуг, – сказал Иван Данилович.
– Испуг? да какой же? Она, кажется, ничего не испугалась; да и чего же ей пугаться-то…
– Ах, матушка Анна Федоровна, а намедни-то, как вот они изволили проходить по улице, – отозвалась няня, которая не утерпела, чтоб не прислушаться, что говорит доктор барыне насчет ее нещечка Машеньки.
– Ах, да, в самом деле, именно, вдруг что-то ей тогда померещилось, что ли…
– С самого того вот времени, как вы, батюшка, проходили мимо нашего дому-то, – продолжала няня, – она так и обомлела.
«Я проходил? – подумал Иван Данилович в недоумении, – когда же это я проходил?… и не заметил…»
И он глубоко вздохнул от сладостного ощущения.
– Так обомлела, – продолжала няня, – что я на руках ее донесла до постельки!… говорю: родное ты мое дитятко, что с тобою?…
– Ну, ну, ну, ступай уж, – крикнула Анна Федоровна, – сама я сумею рассказать как следует… Ты поди сядь подле Маши, да не отходи и прибеги сказать, как очнется.
Няня неохотно повиновалась приказанию барыни: ей хотелось послушать, что скажет доктор.
Она присела подле постели Машеньки и начала что-то бормотать про себя.
Машенька глубоко вздохнула и открыла глаза.
– Ах, сударыня, а мы думали, что ты соснула.
– Няня, – проговорила Машенька, – какой это офицер здесь был?
– Это, сударыня, вишь, доктор.
– Доктор? какой же это доктор, это офицер со шпагой.
– При шпаге, при шпаге; у полковых-то, верно, такой обычай: кому-нибудь из них надо править и докторскую должность…
– Ах, как страшно, нянюшка! Он меня шпагой-то не убьет?
– Христос с тобой! вот еще придумала. Ты посмотрела бы, что за добрейший человек, да какой ласковый, тихой; я не знаю, для чего он и шпагу-то носит? разве что вот против
– Ах, нет, нет, няня! не говори!… – вскрикнула Машенька обычным своим звонким голоском.
– Боже мой, что с ней! – вскрикнула Анна Федоровна и побежала к дочери.
Иван Данилович бросился вслед за ней, вообразив, что с больной сделался припадок. Но когда он вошел в двери, Машенька лежала уже спокойно, закрыв глазки.
– И не думала кричать, сударыня, – шептала няня на вопрос Анны Федоровны, отчего вскрикнула Машенька, – и не думала.
– Ох, врешь!
– Ей-ей! она спросила только про доктора.
Анна Федоровна присела подле постели и знаком просила садиться и Ивана Даниловича.
Он сел против нее; ему хотелось бы, не сводя глаз, смотреть на больную, наблюдать, как она вдыхает обыкновенный душный воздух комнаты, а выдыхает из себя как будто благовония счастливой Аравии; но странно, что-то мешает ему взглянуть на нее.
Иван Данилович не мог отдать себе отчета, что мешает ему смотреть на больную; но, наконец, понял.
«Зачем она тут сидит, мешает только мне!» – подумал он.
Иван Данилович уселся и сидит, молчит, забыл о своей обязанности посетить полковницу и двух больных офицеров, забыл о квартире, о денщике, о всем забыл, у него в голове одно: «Хоть бы на одну минуту вышла она!…»
Анна Федоровна совсем другое думает: «Какой попечительный человек!»
Но ей ужасно как хотелось поговорить с Иваном Даниловичем, как с новым человеком, о разных разностях, а как с доктором о некоторых своих недугах.
– Она, кажется, уснула, – прошептала она, – не оставить ли ее? Пойдемте в залу.
– Ах, нет, – отвечал Иван Данилович тихо, – я посижу тут; вы извольте идти, может быть вам нужно по хозяйству…
– Нисколько, – сказала Анна Федоровна – я уж всем с утра распорядилась.
Иван Данилович глубоко вздохнул.
– Приготовить бы свеженькой водицы, – сказал он.
– Есть; вот только сейчас принесли. Иван Данилович еще тяжелее вздохнул.
– Да, позвольте, – сказал он, – это какая вода? сырая?
– Как сырая?
– То есть не отварная?
– Нет.
– Так, пожалуйста, прикажите отварной принести из самовара.
– Сейчас, сейчас велю вскипятить.
Анна Федоровна вышла приказывать, а Иван Данилович с трепетным сердцем устремил было пытательный взор на больную, но Машенька вдруг взглянула.
Иван Данилович вздрогнул, смутился, схватил сткляночку с лекарством, начал отсчитывать в пустую рюмку капли; но нет возможности: одна, две, три… и вдруг как плюхнет.
«Ах, господи! кажется, тут будет десять!» – думает он; впился глазами в горлышко пузырька, чтоб отсчитать еще пять капель. Но перед глазами как будто залетали мухи, руки дрожат, капли как будто исчезли из пузырька, перелились в него самого и каплют с лица. «Господи! – думает он, – зачем я прописал капли!…»