Приключения порученца, или Тайна завещания Петра Великого
Шрифт:
– Пожарная Команда! Пригнать сюда Пожарную Команду! Мигом! Сукины дети, где Команда?!
– Ваше сиятельство! Команда в Гатчине, в 3 верстах! отвечал главный церемониймейстер – майор Селиванов.
– Ну так скачи, зови, туши – паскуда, мать твою ети, где хош воду бери, туши, людишек спасай!
– Есть вода в Озере Белом…
– Ну, так распорядись, чёртов сын, давай быстрее, на дыбу, колесую, порубаю!!!!
Пётр застыл, не имея возможности пошевелиться, пока к нему не подскочил граф Толстой, схватил его за лацкан сюртука и увлёк в сторону привязанных и взбесившихся лошадей. Екатерина и её свита уже бежали в сторону коновязи. Она, косолапо передвигая своими короткими и толстыми, как тумбы ногами, пьяно спотыкалась, оглядывалась, ища глазами своего венценосного супруга. А Пётр,
Абрам и Алексей смотрели на разгорающейся пожар в оцепенении, озаряемые всполохами разгорающегося пламени и взрыва шутих, которые продолжали сыпаться на сарай и толпу подле него. Когда прибыла Пожарная Команда с водой, тушить уже было нечего. От сарая остались одни дымящиеся головешки. В этот вечер под дымящимися развалинами трапезной заживо сгорело полтораста людей. Сгорело также и несколько обозных карет, куда попали падающие шутихи от фейерверка. Сгорела крытая телега, которая везла, тщательно оберегаемые от дождя и солнца, старинные египетские папирусы, времён, наверное, ещё до потопных….
Но это уже совсем другая история.
Глава восьмая
Алексей Кириллович Синельник
В конце декабря обер-лейтенант, специальный государев порученец, Синельник Алексей Кириллович, был отправлен государём в полную отставку. На аудиенции Пётр в грубой форме объявил Алексею, что тот ему де боле не надобен, что получил де он, Алёха, в награду за труды свои, и дворянство, да и имение немалое в Малороссии, так что награда с лихвой окупает все его заслуги перед государством. Ждал от Алексея мольбы униженной и просьбы о милости, но Алексей глядел на Петра холодным, ничего не выражающим взглядом, не проронив ни слова. Пётр ярился всё боле и боле. Трахнул по столу кулаком, дёрнул усом своим кошачьим, теперь уже совсем сивым, взъярился, Приподнялся над столом.
– Почто не благодаришь государя своего, императора Российского! Ты, раб смердящий! Всё свою казацкую гордыню кажешь?! Да я вашего брата, казака усмирил и усмирять буду, я ваш Дон хером своим перепахаю, всю измену искореню! Что молчишь? Измену задумал? Щас вмиг к Разумовскому определю…?
– Государь, Царь Батюшка! Да нечто я могу что-либо супротив тебя замыслить? Я если бы и задумал злое супротив тебя али государства нашего, то и подумать я не поспею, а ты ужо всё прознаешь? Я благодарен тебе, конечно, несказанно, что выделил ты меня и на службу великою определил. Я и рад был служить и тебе и всему государству нашему. И нигде я себя не опозорил, труса не праздновал, бил всех врагов твоих и честь России-Матушки защищал. А не требую я награды особой, поелику, достаточно мне и всего того, что ты мне милостью своей определил.
Говорил он это всё тихим, монотонным голосом, глядя царю в глаза прямо, но без вызова.
– Государь, за время службы и сражений я смертельно устал. Устал от путешествий, от битв и крови. И то верно, что я уже и не в силах достойно тебе служить. Тебе надобен, другой, более молодой и предприимчивый с резвостию в уме и членах. А мне, Государь, позволь итить на покой, могилку супруги своей посетить, дела в имении своём поправить, и тихо встретить старость…
Речь Алексея, казалось, смягчила гнев Петра. Потому на этом разговор собственно и закончился. Он властным движением руки выпроводил Алексея прочь. Не обнял, ни спасибо не сказал, просто выгнал – и всё.
Алёха не почувствовал от этого ни горечи, ни сожаления. Только облегчение души, что ныне он стал свободным человеком, свободным, насколько может быть свободным дворянин в этой рабской стране. Перво-наперво надо поехать в родные свои Раздоры, могилку Танькину навестить. Да и с детьми не мешало бы повидаться. Благословить Кирюшку на службу, да и Настёнку свою замуж выдать, если в девках ещё. Надо бы хозяйство
По первой Алексей завернул в Белокаменную, продать свой домишко на Неглинной. Что и было и сделано очень быстро. Дом был небольшой, но в хорошем состоянии и в хорошем доходном месте. За два дни он обделал дело и, получив за дом 2000 целковых и двинул в путь побыстрее, пока разбойные людишки не прознали, прямиком двинул на юг, в сторону Воронежа.
В Воронеже на почтовой станции ждало его письмо от сына, Кирилла. Он де собирается в долгую морскую экспедицию с адмиралом Берингом, покорять остров Мадагаскар, что находится между Африкой и Индией. Что Государь де имеет намерение водрузить на сём острове штандарт и флаг Российский и сделать сей остров аки первую заморскую колонию Российскую. Что Кирилл Алексеевич скорбит о смерти матушке своей Татиане Макаровне и о пропаже сестрицы – Настасии Алексеевне. О последней этой новости Алексей узнал впервой. «Как пропала, когда? Где искать?
Письмо сие не внушило Алексею по отношению к Кирюшке, ни печали, ни сожаления. Они уже давно были чужие друг другу. Виделись очень изредка, а не говорили по душам и вовсе, не помнит уж когда. Только тревога за Настеньку всколыхнула его душу и заставила биться часто его уже почти равнодушное сердце.
Из Воронежа он описал управляющему имением, что скоро будет, что бы готовились и дела все и отчёты привели в порядок. Управляющим имением Алексей сделал в последний свой визит, 6 лет назад, некого жида по имени Хаим Бен Яков с еврейского местечка Бреды, что стояло на Алёхиной земле. Хаим был ровесник Алексея, высокий крепкий мужик, с ясным и добрым взглядом, окладистой чуть седеющей бородой. На эту должность Алексей испросил решения кагала, который и рекомендовал Хаима, за его разумность, честность и хорошее знание русского и польского языков. Хаим и писал и читал по-русски свободно, а говорил почти без акцента, только чуть растягивая слова в конце предложения. Ему было велено переселиться в имение с женой своей и 12 летней черноглазой дочерью, Рахелькой, и жить в имении в комнатах для прислуги. А Татьяне Макаровне и Настеньке наказал прислушиваться к Химу, и никаких хозяйственных дел без его, Хама, совету не решать. Он получил от Татьяны Макаровны всего одно письмо, ещё перед отъездом во Францию, в котором она выражала полное удовлетворение ведением хозяйства, поведением Хаима, находя его почтительным, вежливым и обходительным.
Алексей подъезжал к своему имению не без волнения. Это была его земля, его дом, хотя ныне и пустой. Сердце его учащённо билось, это были теперь его родные места, или они должны были стать таковыми, и здесь ему, возможно, предстояло заканчивать дни свои в покое и философическом созерцании. Однако обстоятельства смерти супруги и пропажи дочери своей, которые ему предстояло выяснить, наталкивали его на мысль, что никого покою ему не будет, а опять его ждут и опасные приключения, и, возможно, новые скитания. И то, правда, в настоящей жизни в России о покое мог мечтать человек только с очень недалёким умом или большой фантазией.
На последнюю ночёвку он остановился на станции в Межеричах, откуда и послал вестового, что, мол, завтра после обеду буду. Что бы готовились, баньку истопили, порядок и отчёты, и все события, что бы обсказали, события, что случились в его отсутствие. Мол, спрашивать будет строго.
Собственно в имении Алексея находились две деревни, Раздоры и Вишневецкое, а также и жидовское местечко Бреды. Крепостных всего 500 душ. Хозяйство не великое, но и не маленькое. Центральная усадьба располагалась в Раздорах, а Вишневецкое, Алексей выкупил у Меньшикова за карточный долг ещё в 16 году. И вот в 3 часа пополудни Алексей в почтовой двуколке въехал, наконец, в своё имение. У подъезда его встречала дворовая челядь, управляющий Хаим и староста Никифор Зарубин, могучего роста крестьянин из Вишневецкого. Алексей вышел из двуколки, размял затёкшие члены и подошёл к встречающим. Поздоровался за руку с Хаимом, кивнул склонившейся в поклоне челяди и распорядился Хаиму: