Приключения Робинзона Кукурузо
Шрифт:
И уж совсем мы сбились с толку после одного случайно услышанного нами разговора…
Дело было в Киеве, куда мы всем классом ездили на экскурсию во время зимних каникул.
Как-то раз, когда наши направились на концерт в филармонию, мы с Явой «на минуточку» отстали, чтобы сбегать посмотреть на находящееся поблизости «чёртово колесо». (Хотя оно зимой и не работает, но всё равно интересно.)
Побежали, покрутились возле «чёртова колеса» (жаль, что не работает!), собрались идти назад, смотрим — а на скамейке сидит Кныш с каким-то незнакомым человеком. Сидит
— Четвертак, не меньше, — говорит Кныш.
— Двадцатку, больше не могу, — говорит человек.
— Да вы знаете, как я рискую! Думаете, хочется в тюрьме сидеть? Четвертак, не меньше.
— Ну хорошо, не по-вашему, не по-моему — двадцать три.
— Только четвертак. Не могу меньше. Не могу!
Тут они вдруг умолкли: по аллее шёл милиционер. Кныш и незнакомый человек вскочили и исчезли.
С тех пор этот подозрительный разговор не давал нам покоя.
— И что бы это могло значить? — говорил Ява, медленно прищуривая левый глаз.
— Ага, что? — говорил я, прищуривая правый.
— Слушай, — прищурил Ява оба глаза, — а может, Кныш шпион? И это он нашу родину продавал?
— Что-то очень дёшево. Двадцать пять рублей за родину?…
— А откуда ты знаешь, что рублей? Может, тысяч, а то и миллионов.
— Ну да? — недоверчиво сказал я.
— Вот тебе и «ну да». Нужно за ним следить.
— Нужно, — согласился я.
И мы начали следить. Регулярно. Почти каждый день.
Однако наши наблюдения пока что никаких результатов не давали. Кныш возился по хозяйству, кормил свиней, чистил коровник, ремонтировал сарай и ничего шпионского, к сожалению, не делал. Честно говоря, мне уже начали надоедать эти наблюдения. И вот я уже дал слово, что лезу на великую китайскую стену в последний раз.
Ничего интересного мы опять не увидели. Кныш копался на огороде. Кнышихи не видно — то ли в хате, то ли совсем нет дома. Поглядев минут пять, мы уже собирались слезать, когда вдруг из хаты вышла Кнышиха и сказала:
— А ну поди-ка глянь на улицу, нет ли кого, и калитку запри. А то ещё увидят эти злыдни…
Мы сразу навострили уши.
Кныш выглянул на улицу, осмотрелся, потом запер калитку и пошёл вместе с Кнышихой в хату.
— Слыхал? Видал? — взволнованно шепнул Ява.
Я не знал, что ответить.
— Надо как-то подглядеть, что они будут в хате делать, — заявил Ява. — Может, шпионские деньги в наволочку зашивать будут или по рации передавать что-нибудь…
— Давай перелезем через великую китайскую стену, а потом на орех, который возле хаты, с него через окно всё будет видно, — шепчу я.
— Айда.
Мы не стали терять время и через какую-то минуту уже сидели в густых ветках ореха и вглядывались через окно в хату Кнышей. В хате было темновато, и мы не сразу разобрали, что там происходит. Наконец увидели, что Кныш и Кнышиха сидят за столом с ложками в руках и что-то едят. Мы хорошенько присмотрелись и удивлённо глянули друг на друга. Кныши
— Ну всё, продал! — неожиданно прошептал Ява.
— Что продал? — не понял я.
— Родину продал, иуда! Раз торты ложками уминают, значит, всё! — Ява сказал так решительно и убеждённо, словно торт был неоспоримым доказательством Кнышовой измены.
Мы были так взволнованы, что даже не заметили, как Кныш вышел из хаты. Увидели его лишь тогда, когда он уже стоял на крыльце и, отрыгивая, скручивал себе цигарку. От неожиданности я вздрогнул, и ветка подо мной треснула. Этого было достаточно, чтобы Кныш заметил нас.
— А вы что тут делаете?! Ах вы ворюги! Ах вы щенята! По чужим деревьям лазите, стервецы! Вот я вас сейчас! Я вам ноги из штанов повыдёргиваю-повырываю за такое дело! А ну слазьте, злодюги!
Он стоял под деревом и так размахивал руками, что казалось, от этого поднялся ветер. Слезть — это означало верную гибель. И мы закарабкались вверх.
Кныш продолжал бушевать внизу.
— Дядя, детей любить надо, — вдруг жалобно сказал Ява.
— Да-да, нас надо любить, — поддакнул я, со страхом прислушиваясь, как трещит подо мною ветка.
— Все советские люди любят детей, — продолжал Ява. — Об этом и учительница говорила, и во всех газетах написано.
Кныш совсем рассвирепел:
— Я вас полюблю! Я вас так полюблю, что опухнете! Вы разве дети? Бандиты вы, а не дети! Убивать надо таких детей!
И тогда Ява сказал:
— Дядя, а вы знаете, мы вас в Киеве видели. Как вы в парке с каким-то дядей торговались…
И Кныш вдруг умолк. Сразу. Так, как будто бы выключили радио. Потом что-то такое невнятно прошамкал, что мы и не разобрали, и снова умолк. Вид у него был обалделый и даже придурковатый.
Кнышиха, которая на крики своего мужа вышла из хаты и стояла на крыльце, тоже какое-то время смотрела растерянно. А потом набросилась на Кныша:
— Ну, чего ты прицепился к детям? Чего? Ишь как напугались, бедняжечки, лица на них нет…
— Да я разве что? — уже совсем другим тоном забормотал Кныш. — Я разве бить, я только постращать хотел, чтоб по деревьям не лазили.
— Не бойтесь, мальчики. Слазьте и идите себе, идите, идите, — ласково проговорила Кнышиха.
Нас не надо было долго упрашивать. Вмиг мы слезли с ореха, прошмыгнули мимо Кнышей и выскочили на улицу.
— Ну, что ты скажешь? — спросил Ява.
— Ты смотри! Как он перепугался, когда ты сказал! Умолк, словно язык проглотил. Значит, дело серьёзное.
— А я тебе что говорил!
— И Кнышиха сразу как всё перекрутила, чтоб замять… От змеюка!
— Короче, за ними надо следить — это факт! Надо их разоблачить! Во что бы то ни стало, любой ценой! Не жалея сил! Надо просто посвятить себя этому!
Впрочем, полностью посвятить себя разоблачению Кныша мы сейчас, к сожалению, не могли. Через два часа в школу (мы учимся во второй смене), а за уроки мы ещё не садились.