Приключения русского дебютанта

Штейнгарт Гари

— Опять ты склочничаешь, Михаил Николаевич, — одернул его Сурок — Почему бы Владимиру меня не отхлестать? Он — малый крепкий. И хорошо потрудился. Заслужил награду.

— Да ты только посмотри на него! — орал Гусев. — Мускулы рыхлые, рука слабая. Он младше меня вдвое, а у него уже сиськи висят, как у коровы. Он отхлещет тебя, как педик, помяни мое слово! Ты же достоин большего, Сурок!

Если Владимир и почувствовал неловкость от предложения высечь своего начальника, вопли Гусева развеяли ее без следа. Рука Владимира сама схватилась за веник и гневно взмыла вверх, спустя мгновение на спине Сурка вспыхнула молния.

— Мыа-а-арф! — прохрипел Сурок — Угу. Во, так и надо. Хорошо!

— Ну, кто тут педик? — выкрикнул Владимир,

не сразу осознав двусмысленность ситуации, и ударил еще раз.

— Боже, больно-то как, здорово, — урчал довольный Сурок — А теперь давай чуть повыше. А то я потом сидеть не смогу.

— К черту вас всех! — громко прошипел Гусев.

На пути к выходу он притормозил рядом с Владимиром с явным намерением испепелить его взглядом. Но Владимир не дал ему шанса, он не отрывал глаз от багровой топографии спины Сурка, темного леса для любого начинающего картографа. Однако в поле его зрения все же попала шея Гусева, крепкая, жилистая, в отличие от прочего телесного беспорядка.

Лишь после того, как Гусев хлопнул дверью, Владимир вспомнил, как он в детстве боялся парной — параноидальный страх оказаться запертым там и упариться до смерти. Он представил себя и Сурка в подобной ловушке: кожа становится прозрачной, как клецка, приготовленная на пару, а под кожей ничего, кроме вареного мяса. Худшей смерти, казалось, нельзя было вообразить.

— Эй, ты почему остановился? — промычал Сурок.

— Нет, я одолею этого козла толстошеего, — пробормотал Владимир себе под нос и взялся за дело с такой яростью, что с первого же удара на спине Сурка взорвался лиловый прыщ. Запах густой крови смешался с пропитавшим сауну запахом рыбы, столь же крепким и стойким, как сам Гусев.

— Да, да! — кричал Сурок. — Так и надо! Быстро же ты учишься, Владимир Борисович.

Часть V

Король Правы

1. Невыносимая чистота бытия

«Радость» была вегетарианским рестораном, но под ней пролегали мясные ряды дискотеки. Там завсегдатаи, круглый год стесненные в средствах, подстерегали наивных туристов, еще не износивших футболок со всякими «фи-зета-мю», заманивая их в ночь забвения. По утрам простаки просыпались на раскладушке в окраинной преисподней Правы и пытались дозвониться в Штаты кому-нибудь, облеченному властью, — по антикварному телефону, позволявшему связаться разве что с другим берегом Тавлаты. По воскресеньям в Дискотечном подвале устраивали чтения.

Владимир спустился по потертым ступеням. Маленький розово-фиолетовый танцзал освещался Рядами слепящих галогеновых ламп, отчего заведение приобретало сходство с чревом, каким его Рисуют в учебниках анатомии. В зале в три круга стояли пластиковые стулья и дряхлые диваны с креслами; на беспорядочно расположенных кофейных столиках обосновались напитки, принесенные из бара в ярких кокетливых сосудах; художники и зрители были одеты «на выход» — сплошь пиджаки, волосы уложены в прическу или зализаны назад. Серьги и кольца скромно поблескивали из глубин тщательно выскобленной проколотой плоти, клубы дыма от самокруток с табаком «Американский дух» вырывались из свежеокрашенных губ, оседая на аккуратно подстриженных бородках.

Молодые люди, по праву принадлежавшие к постмодернистской «прекрасной эпохе», обернулись при появлении вновь прибывшего и не отрывали глаз, пока тот не добрался до внутреннего круга стульев, где Владимиру было зарезервировано место между Коэном и Максин, мифологизатором магистралей в южных штатах.

У Владимира подрагивали коленки. Он только что совершил ужасную оплошность: велел Яну высадить его у входа в «Радость». В результате толпы, стремящиеся в заведение, насладились занятным зрелищем — человек искусства вылезает из БМВ, управляемого личным шофером. Верно, Владимир был известен как обеспеченный

человек искусства, но это вызывающее зрелище стало несомненной ошибкой, из тех досадных промахов, слух о которых в считанные минуты достигает Будапешта, чтобы вернуться обратно к Маркусу и его марксистским друзьям.

На том огорчения не закончились. Владимир явился с толстой тетрадью на спирали, точно такие же были в руках у кое-кого из чтецов — сходство, не укрывшееся от внимания Коэна. С открытым ртом он уставился сначала на талмуд Владимира, затем, презрительно прищурившись, на него самого.

В зале стояла полная тишина. Планк спал в огромном, вывезенном с родины кресле и видел сны про вчерашнюю вакханалию. Коэн чересчур разозлился, чтобы издать хотя бы звук Даже Александра молчала, что было на нее не похоже. Она пристально разглядывала Владимира и Максин, видимо прикидывая, получится ли из них пара: тусовочный неофициальный комитет, ведавший составлением пар, назначил ясноокую блондинку Максин Владимиру в подруги. Но, разумеется, сам Владимир тяготел к статной, стильной Александре. Во многом его увлечение зиждилось на красоте и безграничной энергии девушки, но не только: совсем недавно он узнал, что она родилась в бедной семье! У полуграмотных португальских докеров в Нью-Джерси, в городишке под названием Элизабет. Мысль о том, что Александра явилась в Праву, оставив за плечами шумный, полутемный дом и глубоко католическую семью (притеснителей-мужчин и вечно беременных женщин — а какой еще могла быть такая семья?), — эта мысль почти вернула Владимиру пошатнувшуюся было веру в жизнь. Да, все возможно. Произведя ряд резких, но изящных движений, человек способен повысить свои шансы и остаться при этом раскованным, любезным и участливым. Мир Александры, за вычетом артистических претензий, был миром возможностей; она могла бы столь многому научить Владимира. Вот она сидит — чулок поехал как раз в том месте, где начинается изгиб ее высококлассного бедра.

Меж тем тишина длилась, если не считать поскрипывания перьев — авторы в последнюю минуту вносили исправления в тексты. Владимир испугался. Казалось, еще чуть-чуть, и начнется сталинское разоблачение — с ним в роли врага народа.

Писатель № 1, высокий парень с немытой головой и в очках с бутылочными стеклами:

— Согласно Уголовному кодексу СССР, раздел 112, статья 43, пункт 2, гражданин В. Гиршкин обвиняется в антиобщественной деятельности, пособничестве преступным элементам, распространении несуществующего литературного журнала и приобретении вражеского автомобиля.

Гиршкин:

— Но я бизнесмен…

Писатель № 2, лопоухий рыжий малый с пересохшими губами:

— Хватит разговоров. Десять лет принудительных работ на народном предприятии по добыче известняка во Фзихтхте, Словакия. И всю эту фигню, Гиршкин, про «русского еврея» оставьте при себе!

Но тут из тени вынырнул сухопарый немолодой господин с абсолютно лысой макушкой и нестрижеными кудрями по бокам, торчавшими, как дьявольские рожки; в его обвисших вельветовых штанах вполне мог поместиться и хвост.

— Привет, — сказал он. — Я — Гарольд Грин.

— Привет, Гарри! — То была Александра, кто же еще.

— Привет, Алекс. Привет, Перри. Проснись, Планк — Взгляд Гарри, по-отечески снисходительный, но не без экспатриантской льдистости, стигмата всех англоязычных в Праве, уперся во Владимира, глаза медленно и ритмично мигали, как предупредительные огни на небоскребе.

— Хозяин заведения, — шепнула Максин на ухо Владимиру. — Его отец — очень богатый канадец.

В то же мгновение Гарольд утратил всю свою загадочность, а во Владимировой формуле внедрения в сообщество на одну переменную стало меньше. Он представил, как похлопает Гарольда по блестящей лысине, порекомендует миноксидил, нового клубного дизайнера, свежий взгляд на мир, незаменимый, когда требуется удивить гостей за коктейлем, а заодно упомянет и корпорацию Сурка как выгодное вместилище для капитала…