Приключения в приличном обществе

Грим

О чем мы терпеливо беседовали, мне с пятого на десятое удалось передать. А о чем умалчивали, не берусь и предполагать. Своя-то душа - потемки.

Счет, представленный нам садовником, Еву-меня возмутил. Возникала дилемма: немедленно выгнать его вон, или сделать вид, что идем на его условия. Нет, платить, конечно, не следует - хотя бы из гордости. А когда он о Леопольде упомянул, стало ясно, что ни тридцатью, ни даже ста тысячами нам не отделаться. Даже если садовник не выдал моего адреса, вряд ли Леопольд просто так его отпустил.

Не мог он его оставить без наблюдения. Скорее всего, решили мы, убежище рассекречено.

Возможно, беда уже под этими окнами и специалисты с пистолетами вот-вот налетят. Возможно, изучают дислокацию, оставив легковооруженное наружное наблюдение, чтобы налететь ближе к утру. Возможно, садовник лукавит и действует с ними в сговоре, и тогда налет уже начался.

Как бы то ни было, надо рвать когти, сбросив с хвоста этого подлеца. Даже если рвать уже поздно, даже если нет ни малейшего шанса, даже если придется бросить им на съеденье половину себя. Нет, съесть - не съедят. Изобьют? Изувечат? Будут пытать? Я же чистосердечно не помню, где деньги. Может, они и сами это поймут?

Надо избавиться от садовника. Надо его во флигель выманить. Денег там нет, но есть пистолет, купленный мной у автоторговца. С помощью которого можно загнать его в угол или даже в подвал. Буквально накануне наш пистолет мы с Евой во флигеле спрятали. От кого, спрашивается? От невменяемого, от меня.

Они вышли, садовник и Ева, оставив мой полутруп в одиночестве. Ева вернулась, сочтя за лучшее погасить свет. Спрятать меня во мраке. Фонари погаснут вот-вот. Может, и налетчики ждут этой минуты?

Деревья спали, бормоча во сне. Слева блажили бражники. Дом справа оставался темен и пуст. Возможно, оттуда и налетят. На улице под фонарями движения не просматривается. Там, под фонарями, вообще ни души. Тявкнул пес и принюхался к воздуху. Нет, ведет себя спокойно пес. Или и он с ними в сговоре?

– У ней там какие-то гости в белых штанах. Догуляется, того и гляди, эта баттерфляй, - ворчал садовник, не одобряя оргии. Хотя и попытался подстроить свой особого оттенка тенор к нестройному хору, затянувшему какую-то групповую песнь.

Ева отвернулась. Пьяный садовник смутился и попритих. Брел сзади, спотыкаясь о корни, о собственную тень, о порог своего же жилища.

Он сам нашел выключатель, дал ток. Вспыхнула слабоваттная лампочка, осветив внутренности пещеры.

– Что, знакомая обстановка?
– спросила его Ева, озиравшегося с умилением.

– Кровать в особенности, - сказал садовник и ухмыльнулся, глядя нагло и многозначительно в наше лицо. Однако и наш взгляд был тверд. Садовник убрал глаза, еще раз обвел ими стены.
– Всё на месте. Ничего не передвинуто.

– И даже твой чокнутый дневничок в наличии, - сказала Ева, чтоб его уязвить.

Но он не смутился. Рассеянно взял в руки тетрадь, прошелестел ею, как колодой карт, и небрежно вернул на стол. Мертвое отжившее

прошлое.

– Н-да, кровать...

– Сколько дум на ней передумал, сколько клопов передавил, - подхватила Ева.

– И не только клопов, - сказал садовник.
– Я эту кровать в другом значении имею в виду. И как честный человек предлагаю руку и сердце.

Будь я при своей физической силе, я бы сбил с него спесь оплеухами. Хотя впрочем, мы давно успокоились на этот счет. И сейчас уже можно так опасно шутить.

– Как честный человек ты мне не очень нравишься, - сказала Ева (я).

– В том, что таков я есть, не только моя вина, - мрачно вздохнул садовник.
– Тут и условия социальные, и недруги, и недуги. Родился и жил в плохой обстановке. А ведь тоже хочется в новое качество. Сладко есть, почивать на чистом. Может, и внутренне изменюсь после внешней измены к лучшему. Я ж полный одиночка. Горше нет ситуации, чем жить одному. Позаботиться некому. Вот и впадаешь в грех иной раз.

– ... твою мать, - посочувствовала Ева, опускаясь до нецензурщины.

– Ах, я не знал своей матери, - вздохнул садовник.

– Все же скажи, Васильич, сам до этой аферы додумался?

– Посоветовал один консультант.
– Он сплюнул на пол и растер подошвой плевок.
– Вот ты всё: грех, грех... Да не боюсь я этих грехов. Каждый искупит свои грехи в конце жизни смертью. Не избегнет никто. Греши - не греши, всё одно виноват. Вот и этот твой купец не долго протянет. Скоро, не скрою, ему конец. Господин Леопольд все одно отыщет. А про тебя я им не сказал. Умолчал я им про тебя. Понятно?

– Почему?
– полюбопытствовала Ева. Допустим, не врет. И если так, то наша задача несколько облегчается.

– Сердечная доброта тут ни при чем, - сказал садовник.
– У меня план. Погоди-ка, дай отойду.

Он вышел, не выпуская из рук свой зловещий бидон. Ева притихла, следя за ним слухом. В сенях орудует. Шарит по полочкам в темноте. Вот слух споткнулся о звон ведра. Она проворно вынула из тайничка наш пистолет и сунула под матрас.

Садовник вернулся с литровой бутылью, в которой что-то плескалось. Потом вновь отлучился в сени, прихватив оттуда банку огурцов. Вынул два. Налил в две большие рюмки зеленоватый травяной настой. Кивнул на ближайшую: пей, мол. Сам небрежно замахнул свою.

– План, говорю, у меня такой, - сказал он, выпив, выдохнув, закусив.
– Мои тридцать две тысячи да твой миллион. Ежели обе эти суммы сложить, и нам и нашим детям хватит.

– Дальнобойный проект, - рассмеялась Ева.
– Значит, мой миллион да твои тридцать две...

– Такова моя доля в долларах, - подтвердил эту сумму садовник.

– ... это ж сколько получится?

– Набегает прилично. А купца твоего непременно прихлопнет господин Леопольд. Очень уж зол на него. Так что пока не поздно, надо нам обоим бежать.