Приключения женственности
Шрифт:
Ава вспомнила крошечную роль дочери Шарлотты в телефильме и приготовила вежливую похвалу, которая, однако, не пригодилась: хозяйка вернулась не с дочерью, а с двумя котами под мышкой:
— Барсик и Мэйсон, оба беспородные, но поглядите, какие красавцы!
Когда коты вырвались на волю, она вдруг зашептала, чтобы коты не услышали и не обиделись:
— Ава, у нас в доме не воняет, а?
Наконец устроились перед диктофоном, хозяйка сосредоточилась и без наводящих вопросов начала:
— Раньше, если Эрасту понравится пьеса — сразу накинется, заряд у него был, а теперь стал рассчитывать, ради чего ставить, что это ему даст… — и вдруг, будто спохватившись, пояснила: — В глубину пошел, в философское осмысление…
«Стоп, стоп! С выводами лучше
Шарлотта отвечала старательно, честно пытаясь вспомнить детали, особенно те, что возвращали ее юность.
— Я была свободолюбивая девочка, характер жуткий — сибирячка, но и я, помню, растворялась под гипнозом Эраста. После лекции он командовал: «К четырем идешь в консерваторию, берешь контрамарки». И я шла. — (А мной и командовать не надо — сама предлагаюсь, — отметила про себя Ава.) — Мы не пропустили ни одного концерта, ни одной премьеры. И потом все рассказывали нашей учительнице музыки, Галине Петровне. Она сформировала нас с Эрастом. Напишите о ней!
Актриса разволновалась, вскочила с кресла, забыв про магнитофон, забыв, что надо говорить «про умное». Из ее нестройного, но сердечного рассказа о себе молодой, о Галине Петровне и об Эрасте — именно в таком порядке по объему сообщенной информации — Ава запомнила (пришлось потом восстанавливать в памяти, так как не сразу заметила, что батарейки кончились) следующее:
Две сестры из Горького приехали в Москву, окончили консерваторию, одна по вокалу, другая по фортепиано. У старшей случился внебрачный роман с известным дирижером, и родился мальчик. Младшая, Галина Петровна, тоже влюбилась и забеременела, но сделала аборт, так как двоих детей им было не поднять. И они обе дружно стали работать, чтобы дать талантливому мальчику великолепное музыкальное образование. Когда Шарлотта и Эраст учились в ГИТИСе, молодой человек уже стал восходящей звездой на музыкальном небосклоне. Мать целиком завладела сыном, а «маму Галю» отстранила.
Тут Ава тихонечко, незаметно для собеседницы вставила новые батарейки, и дальше история зазвучала голосом Шарлотты:
— Всю нерастраченную, невостребованную страсть Галина Петровна отдала нам, студентам. Мы увидели, что всепоглощающая, безудержная любовь к искусству, полная увлеченность своим делом помогают пережить неудовлетворенность личной жизнью. Она вдохнула в нас всю силу страсти, передала всю глубину трагизма, она была потрясающей. Если есть чисто русский темперамент, то Галина Петровна была его воплощением, — пафос снова выглянул и опять исчез. — На первом уроке я заявила: «У меня нет ни слуха, ни голоса. Медведь на ухо наступил». Одна учительница в Сибири убедила меня в этом. «Не может быть!» — возмутилась Галина Петровна. И через две недели я у нее пела Бетховена. Она звала Эраста: «Послушай, как у девочки красиво получается!» Его любовь к музыке — от Галины Петровны. Говорят, у него теперь какие-то немыслимые полки кассет и компакт-дисков, аппаратура… Сама не видела — напрашиваться неудобно, а он не приглашает. Он не забыл Галину Петровну и никогда не забудет. Недавно спросил, где она похоронена… Но когда она шесть лет была прикована к постели — она умирала одна, ее отделили, они ей купили квартиру, и уже старшая царила вместе с сыном — Эраст не приходил: тяжело было ее видеть, страшно. Да он и на похороны отца не поехал…
Правда? А Тарасу сказал, что был…
Тут Аве пригодилось профессиональное умение слушать, цель которого — информация, форма — молчание, неотрывный взгляд, содержание — непритворный интерес, натуральная доброжелательность, понимание. Нужно раздвоиться, и это, может быть, единственный случай, когда раздвоение нелицемерно. Внешне надо полностью верить собеседнику, соглашаться с его оценками, считать его позицию безупречной. Сопоставление, анализ фактов, уличение во лжи, в нарушении логики — это должно остаться внутри, скрыто от постороннего взгляда. И главное — забыть о своих чувствах, не обижаться на уколы, умышленные или нечаянные.
Актриса раскрывалась,
— Когда после ГИТИСа Эраст вернулся домой, на Западную Украину, он стал делать театр вместе с одним мальчиком, Юрой. Это была родственная Эрасту душа. Больше, чем друг — ну, вы, конечно, понимаете? — Шарлоттины карие глаза блеснули, а губы на мгновение раздвинулись в двусмысленной улыбке. — И этого Юру пырнули ножом… Он умирал от внутреннего кровотечения. Все десять дней Эраст провел в больнице у его изголовья. — Снова подозрительный взгляд. — Не знаю, можно ли этим воспользоваться для книги, но если возьмете, то надо тактично подать. Ну ладно, скажу. Совсем недавно Эраст признался: «Когда бывает успех, я шепчу: „Юра, ты видишь, это аплодируют нам“». — Шарлотта встала, поддернула шаровары и позвала: — Пошли, чаю попьем. У меня варенье есть кизиловое, вы такого никогда не пробовали!
— Сами приготовили? — Окинув взглядом безалаберную кухню с кастрюлями и сковородками на плите и грязной посудой в облупленной раковине, Ава решила, что этот стандартный и несущественный для нее вопрос будет приятен хозяйке.
— Нет, женщина одна после концерта подарила. Незнакомая. Вот наш народ какой! Понимают, как трудно бабе на театре! А Эраст терпеть не мог мое якобы успешное коммунистическое прошлое, — сообщила Шарлотта, перекрикивая шум струи, под которой она споласкивала чашки и розетки для угощения. — Да не была я слишком приласкана! Я так входила в советскую женщину, так понимала ее, что была в обществе как рыба в воде — и это его раздражало. Ему нужно, чтобы актер был как чистый лист, чем-то хрупким, чтобы была эстетствующая фактура. А коммунизм нас приучил, что мы, актеры — ваши, мы такие же, как вы.
Пока Ава разделывалась с вареньем — пришлось потрудиться, переправляя, а не выплевывая продолговатые косточки с языка на чайную ложку, а потом — куда? — на край розетки, с которого они сползали, смешиваясь с не обглоданными еще ягодами, — Шарлотта пододвинула к ней полупустую банку меда:
— Вы ножичком выковыривайте. У меня еще есть, но лезть за ним далеко.
Выковыривать больше ничего не хотелось — ни из банки, ни из Шарлотты, но наговоренного текста явно недоставало для более-менее стройной главы. Пришлось снова задавать вопросы.
— Почему вы так долго вместе не работали?
— Из-за моей бестактности, — как на духу призналась Шарлотта. — Я вам первой говорю. Когда я только-только стала сниматься в кино, концертировать, пошли деньги, я копила на квартиру, так как развелась с мужем, Эраст позвал меня в спектакль его студенческого театра. Помните, успех был до того громкий, что театр закрыли — официальное признание для того времени. Мы перебрались в студию на Каширке — думали, уйдем от советской власти. Не тут-то было. Но я этого не сообразила, ведь мы с Эрастом ходили к чиновникам, всяким там евреям, они обещали, что все будет, что нам пошьют костюмы и даже заплатят. По глупости, по фамильярности я стала теребить Эраста: «Когда же будут эти деньги? Что же нам не платят?» А он все понимал… И я на долгие годы была от него отстранена. На сцене мы снова встретились только в «Лолите», и то он сначала взял другую, а я его пилила: «Ну за что ей все? Средняя артистка, мягко говоря». Ну так вот она полезла в правительственные структуры, и я получила Шарлотту.
На улице, перед тем как нырнуть в машину, Ава подняла голову. Небо было без облаков, ясное, но не яркое, а выцветшее, усталое от жары. Хотелось поскорее под душ и за стол. Что же получилось? Может, ей только кажется, что упущено какое-то логическое звено… Но чем заслужено дружелюбие Шарлотты? Или это аванс… За что?
Через пару дней, когда в гримуборной под диктовку актрисы Ава вносила правку в машинописные страницы, среди комментариев и болтовни «не для печати» было:
— Все киношные и театральные роли я партизанским образом делала с ним. Кормила его обедом — он тогда был очень бедным — и он говорил мне, как надо играть, ну, всякие там нюансы…