Прикосновение

Маккалоу Колин

«Похоже, я испытываю к ней материнские чувства. Злая шутка! Мать, которая спит с мужем дочери. О, как бы я хотела видеть Элизабет счастливой! Нашедшей свою судьбу и любовь! Должен же быть где-то в мире человек, которого она способна полюбить. Вот и все, что ей нужно, о большем она и не мечтает. Ей ни к чему богатство и роскошь. Достаточно одного — любимого. Одно я знаю точно: Александра она не полюбит никогда. А ему-то каково! Какой удар для его шотландской гордыни, какое фиаско для человека, не знающего, что такое поражение. Как это могло случиться? Мы накрепко связаны — Александр, Элизабет и я».

На следующее утро Руби отправилась навестить Элизабет, решив поговорить

об отношениях между ней и Александром и намекнуть, что в них-то и кроется первопричина болезни. Нет, Руби вовсе не считала болезнь Элизабет выдумкой! Просто за долгие годы она повидала столько женщин, что сбилась со счета. Но, едва шагнув в комнату Элизабет, Руби отказалась от своих намерений. Поделиться мыслями значило рассориться с Элизабет и расстроить ее, а этого Руби не могла допустить. Пожалуй, гораздо полезнее будет просто уговорить больную позавтракать.

— Как Нелл? — спросила Руби, присаживаясь у постели.

— Не знаю. Я ее почти не вижу, — ответила готовая расплакаться Элизабет.

— Полно, голубка, смотри веселей! Осталось всего-то шесть или семь неделек! И не заметишь, как они пролетят, и ты снова запорхаешь.

Элизабет вымученно улыбнулась:

— Жалкое я зрелище, да? Прости, Руби. Ты права, я снова запорхаю. Если выживу. — Она показала гостье руку — тоненькую, сухую, как птичья лапка. — Больше всего я боюсь умереть. Я не хочу, но мне кажется, что конец уже близок.

— Рано или поздно всему на земле наступит конец, — отозвалась Руби, нежно взяв собеседницу за руку. — Мне вспомнилось, как еще до твоего приезда Александр показывал нам найденную золотоносную жилу — Чарлзу, Суну и мне. Чарлз назвал это зрелище апокалиптическим — ты же знаешь Чарлза, он любит мудреные словечки. Хорошо еще, не припомнил какой-нибудь «катаклизм» или «фантасмагорию». Но Александр ухватился за это слово и сказал, что по-гречески «апокалипсис» — мировая катастрофа, конец света. А когда я спросила Ли в письме, он ответил, что это слово означает откровение, важное пророчество, а ведь он в то время еще не учил греческий — удивительно, правда? Словом, Александр решил, что его находка — событие неслыханной важности, потому и назвал рудник «Апокалипсисом». Но этим дело не кончилось — наоборот, только началось. «Апокалипсис» до неузнаваемости изменил жизнь всех, кто с ним соприкасался. Если бы не золото, Александр не послал бы за тобой, я до сих пор содержала бы бордель, Сун был бы простым язычником-китайцем с замашками аристократа, Чарлз — заурядным скваттером, а Кинросс — городом-призраком на месте истощившегося прииска.

— Католики называют апокалипсисом библейское Откровение Иоанна Богослова, — объяснила Элизабет, — так что Ли прав. Да, золотой рудник Александра — поистине откровение. Он показал нам, какие мы на самом деле.

«Вот так-то лучше! — думала Руби. — Такой оживленной я не видела ее уже несколько недель. Может, мало-помалу и удастся перевести разговор на ее отношения с мужем…»

— Не знаю я, что там у вас в Библии, — усмехнулась она. — В религии я полный профан, так что объясняй.

— О, а я знаю Библию как свои пять пальцев! От корки до корки, от Бытия до Откровения — вот как! Да, лучшего названия для золотой горы Александра не подберешь. Откровение, пророчество начала и конца. — Голос Элизабет зазвучал странно, жутковато, глаза зажглись лихорадочным огнем. — Там говорится о четырех всадниках — смерти на бледном коне и трех других. Эти трое — Александр, ты и я. Потому что мы вышли из «Апокалипсиса». Значит, нам конец — и мне, и тебе, и Александру. Мы уже немолоды, нам не пережить Судный день. Остается только скакать верхом на своих конях. А когда мы погибнем,

«Апокалипсис» поглотит нас, и мы станем его узниками.

«Ну и как мне воспринять это… пророчество?»

Руби приняла решение: фыркнула и легонько шлепнула ладонью по худенькой руке.

— Ерунда! Верно говорит Александр — тебе задурили голову эльфы. — Шум из-за двери спас положение, Руби обернулась и заулыбалась. — А вот и завтрак, Элизабет! Я давно проголодалась, а у тебя такой вид, будто тебя «умерщвляют мечом и голодом», так что обязательно поешь.

— Ага, попалась! Ты меня обманула, Руби. Ты прекрасно знаешь, кто такие четыре всадника Апокалипсиса.

Руби так и не поняла, с чего вдруг Элизабет заговорила о пророчествах, но похоже, разговор все-таки достиг цели, ибо больная расправилась с завтраком, удержала его в желудке, а потом целых полчаса принимала у себя в постели Нелл, развлекая ее разговорами. Девочка не пыталась убежать и не капризничала, а Руби, которая наблюдала, как Нелл заглядывает в лицо Элизабет, казалось, что малышка гораздо старше своих лет, что она все понимает и бесконечно сочувствует матери.

«Видно, эти шотландцы и вправду родня эльфам, — думала Руби. — Элизабет и ее дочь явно не от мира сего. Разве такому закоренелому материалисту, как Александр, под силу их понять?»

Сэр Эдвард Уайлер приехал проведать Элизабет первого апреля. Почему-то он выглядел смущенным и привез с собой леди Уайлер.

— У меня… хм… выдался свободный день, — неумело солгал он, — я узнал, что как раз сегодня отходит поезд в Кинросс, вот и решил заглянуть к вам, миссис Кинросс.

— Просто Элизабет, — поправила она, приветливо улыбаясь ему. — Зовите меня по имени всегда, а не только когда мне плохо. Леди Уайлер, я очень рада вас видеть. Скажите же скорее, что ваш «свободный день» можно растянуть на неделю!

— Откровенно говоря, леди Уайлер уже устала от сиднейской жары. Это лето ее изнурило. Если вы не против, Элизабет, она погостит у вас денек-другой. Увы, меня ждут дела, поэтому я осмотрю вас и постараюсь успеть на обратный поезд.

Объявив, что пациентка в полном порядке, разве что слишком похудела, и выпустив пинту крови, сэр Эдвард удалился.

— Пока мужа нет с нами, зовите меня Маргарет, — заговорщицким шепотом попросила леди Уайлер. — Эдвард — замечательный человек, но с тех пор, как ему пожаловали титул, он словно помешался на нем и даже сам величает меня не иначе как леди Уайлер. Наверное, нравится, как это звучит. Понимаете, он рос в бедной семье, его родители во всем себе отказывали, лишь бы выучить его на врача: отец работал в трех местах, а мать стирала и гладила чужое белье.

— Он учился в Сиднейском университете? — спросила Элизабет.

— О нет, что вы! Там в то время не было медицинского факультета — в сущности, когда Эдварду минуло восемнадцать лет, Сиднейского университета вообще не существовало. Поэтому он отправился в Лондон служить при больнице Святого Варфоломея — это вторая по старшинству больница мира, если не ошибаюсь, основанная более тысячи лет назад. А может, это она самая старая в мире, а вторая после нее — «Отель Дье» в Париже. Словом, больница Святого Варфоломея открыта с незапамятных времен. В то время акушерско-гинекологическое отделение только появилось, туда привозили главным образом женщин с послеродовым сепсисом. Большинство пациенток Эдварда рожали дома, а ему приходилось бегать по городу и повсюду таскать черный саквояж — трудный, но бесценный опыт. А когда он вернулся в Сидней, где родился в 1817 году, поначалу ему пришлось еще труднее. Видите ли, мы евреи, а как относятся к евреям, всем известно.