Прилетаево (Зеленая дилогия-1)
Шрифт:
Санька прошла в тени стальной опоры под равномерным жужжанием высоковольтной линии, рассекающей поле наискосок. Она вдруг вспомнила, что обещала маме вернуться пораньше. Вездесущий запах аммиака остался позади. Здесь пахло горячей пшеницей и вечерней рекой. В натекающем сумраке Санька увидела, что в ее следах качается низкое зеленое пламя.
– Эй, пацан?
– сказал из полумрака высокий голос.
– Дай-ка папироску...
– Я - не пацан, - сказала Санька.
– Я - девочка.
– Деточка так деточка, - сказал голос.
– Ты мне папироску дай.
Саньку цапнули за шиворот, качнули.
– За линию носило?
– брезгливо сказал голос.
– Во гадость-то...
– И отвесил Саньке леща.
Санька шмякнула рыбой в темноту и, сорвавшись с руки, дернула вперед по дороге, проклиная светящиеся следы. Сзади кто-то заплакал. Санька тормознула и присела на кучу хвороста на обочине. Из садика, где караулил голос-прилипала, текли всхлипывания. Перебравшись через сухую канаву, Санька сунула нос в штакетник. Под яблоней в свете двух карманных фонарей стояла толстая девица-панкеральша. Бахил на ней не было, и правая нога уныло наступала на левую. Двое парней держали девицу за руки, а третий машинкой для овец со стуком резал под корень дождевальную установку на ее голове. Половина прически была вычищена, и голова напоминала жуткую инопланетную дыню с клочками синюшного мха. Девица рыдала. Санька сглотнула. На ступенях веранды сидел панк-единомышленник. Гребень его был срублен, а лицо поспешно умыто. Он смотрел в стенку и хотел плакать. Рядом демонически блестел белками высокий юноша в берете и комбинезоне десантника. Значки и эмблемы горели на груди, плечах и голове. Он был суров и уверен, что ни вошь, ни гнида не потревожат лысые черепа нашей молодежи...
Возле дома Саньку взял папа. Он слегка проверил рукой, не завалились ли санькины мозги
– Мне уже хватит, - хмуро сказала Санька.
– Меня уже хлопнули по хвосту.
– Мир не без добрых людей, - сказал папа.
Зеленый огонек блеснул у него за стеклами очков.
Мама повозмущалась. Санька профилактически поревела. В комнате она намазала обожженные ноги линиментом синтимицина, перебинтовала. Санька открыла окно для Теодора и легла спать. И Теодор пришел. Он тоже был зеленоглаз: нормальным котам полагается быть зеленоглазыми.
– Ты ко мне не лезь, Теодор, - как всегда, сказала Санька.
– Ты пыльный, я от твоей пыли задохнусь.
– Мао, - сказал Теодор.
– Мне сейчас совсем плохо.
– Санька достала из-под кровати банку с рыбой. Теодор оживился.
– Говорят, оттого, что в Киришах завод заработал. С бактериологическим оружием... Хорошо бы придумать что-нибудь бактерионелогическое...
Из-под двери в комнату выпадал клочок белого света, заштрихованного зелеными пламенеющими язычками: папа работал. Санька оглянулась на кровать: вмятина от ее тела теплилась зеленым волнующимся огнем.
А Теодор лопал. Он мял все подряд, не брезгуя рыбешками с язвами на боку. Санька вздохнула, выудила из банки свою рыбацкую гордость двухвостую плотвуху - и бросила в кота.
Горели зеленым огнем окна домов. Мощный сверхзвуковой истребитель драл треугольниками крыльев кожуру планеты. В нездоровом ритме качались звезды реакторов. Каждый живущий врал как мог.
В чистом поле между Сайкой и Прилетаево стояла электричка. Женщина в плаще ОЗК сидела на ступенях под распахнутой дверью. Женщина кашляла и курила. Вдоль колес поезда бродил одинокий красный огонек и стучал молотком. Ветер гремел токосъемами и нес табачный дым вперед, на юг, к шоссе, к могильному камню чернокожего деда поэта.