Приложение к клятве Гиппократа

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В молодые годы, когда я работал в рекламном агентстве в качестве диктора, у меня был лишь один друг – горький пьяница оператор Толя Митяев. Небольшой ростом, он имел весьма обширную фигуру. Кудрявые волосы обрамляли лысину, покрытую пухом, а надо лбом сияла маленькая «полянка» редких волос. Самым лучшим в нем были его большие наивные голубые глаза. Когда он смотрел, то, казалось, что все успокаивалось –

даже ветер, если он есть.

Он был женат и имел троих детей. Жена Иринка очень его жалела и, наверное, любила, так как без лишних слов, слез, истерик прощала все его запои и жуткие ситуации, в которые он попадал. Она относилась к нему как к своему несчастному ребенку и всегда бросалась на помощь. Я тогда думал, что благодаря ей он чудесным образом спасается, так как некоторые вещи, случавшиеся с ним, трудно было объяснить.

Например, как-то Толик, сторож и плотник выпивали и чуть не отправились на тот свет. Вероятно, им попалась «паленка». Их обнаружила бухгалтер, задержавшаяся после выплаты зарплаты. Они лежали на полу, в разных позах, их жутко тошнило. Женщина стала звонить в скорую. Вначале было занято, а потом с полчаса скорая не ехала. Но когда они явились, то обнаружили только двоих – сторожа и плотника. Толика нашли на следующий день в другой больнице. На этом дружба между собутыльниками окончилась. Когда их выписали, плотник уволился, а сторож стал избегать Толика, подозрительно на него косился и на предложения выпить, энергично отнекивался.

Свидетелем другого происшествия был я сам. Однажды я увидел, что он идет, наклонившись на правый бок почти на 90 градусов – его заклинило, когда он пошатнулся и пытался удержаться на ногах. Его, вероятно, мучила боль, так как его лицо выглядело серьезным, замкнутым и было покрыто крупными каплями пота. Я выбежал из маршрутки, прислонил его к стенке, наказал ждать, а сам стал ловить такси. Но когда один из таксистов согласился (за тройную плату) везти Толика, то на месте я его не обнаружил. Заплатив сквернословящему таксисту за моральный ущерб, я позвонил его жене и объяснил ситуацию. Но она ответила, что ее орел уже дома, орет на диване. Я не понял, как это возможно, но вздохнул с облегчением.

Толя кроме алкоголизма страдал от множества болезней, в том числе и от сердечных. У него был диабет, и он даже впадал в кому. В чем держалась его душа – непонятно.

В тот знаменательный день я вышел из агентства вслед за ним, тронул его за плечо, спросив, не хочет ли он пойти в боулинг. Друг повернулся ко мне, обдав запахом свежевыпитого спиртного и завел песню про орленка. Прочувствованно исполнив куплет, он сказал, что за мной на край света. Я огорченно отмахнулся и стал ожидать транспорт. Краем глаза я наблюдал за Толей, чтобы если что, вмешаться. Он кренился в разные стороны, тряс головой и что-то досадливо мычал. Но вот он передернул плечами и за его спиной развернулись крылья. Он взмахнул ими и полетел:

– Э, э, Толян, – срывающимся голосом позвал я, но услышал лишь: «Лети на станицу, родимой расскажешь, как сына вели на расстрел».

Крылья у него были грязновато-бежевого цвета и как будто побитые молью. Они подняли облачко пыли и пуха, и на меня спикировало длинное лохматое перо. Анатолий передвигался рывками, крутя

ногами, как будто ехал на велосипеде и вскоре оказался у линии электропередач. Он ухватился за провод двумя руками, посыпались искры. Сердце мое заколотилось, я зажмурился, ожидая падения тела друга, но все обошлось: он благополучно миновал опасную зону и стал быстро удаляться по направлению к своему району.

Спрятав перо, я воровато оглянулся, но люди на остановке буднично ожидали транспорт. Ни одного взгляда, направленного в небо, ни одного возгласа удивления не прозвучало в этот миг. И только малыш лет двух показывал в направлении полета Анатолия и лепетал:

– Птицка полетела!

Он радостно махал ручками, но его молодая мама рассеянно сказала:

– Да, сынок, птичка, гуля.

Парализованный ужасом, я сел в троллейбус, и прокручивая в голове увиденное, подумал: «Вот почему он всегда быстро добирался домой».

На следующее утро я рано встал, наспех умылся и оделся, и отправился на работу, чтобы не пропустить появление друга. Осень уже вступала в свои права, воздух был прохладный, наполненный запахом прелых листьев и дыма. Деревья окрасились в сказочные цвета, но мне некогда было любоваться, – я шел быстрым шагом, поднимая то и дело глаза вверх.

Толик прилетел через час. Летел он еще хуже, чем вчера, казалось, засыпал на ходу, пикировал вниз, затем всхрапнув и проснувшись вновь поднимался. Во дворе здания нашей редакции он все-таки приземлился на куст шиповника и вылез из него уже без крыльев. Войдя в здание, он быстрым шагом прошел в наш с ним кабинет, сел за свой стол и уснул, положив голову на руки.

Я вошел следом и решительно потряс его за плечо. Он поднял ко мне лицо и лучезарно улыбнулся.

– Пашка, друг, как я рад тебя видеть!

Я, не зная как приступить к разговору, вынул из сумки перо и поводил им перед глазами Толи. Его глаза остановились и как будто полиняли. Он ничего не сказал, уронив голову на руки, сидел молча. Я разглядывал его младенчески розовую лысину, завитки волос вокруг нее и жалость заползала в мое сердце.

– Толя, – сказал я ласково, – нужно поговорить.

Он стал всхлипывать, его обширная спина колыхалась.

– Паша, уйди сейчас, давай после работы, – глухо сказал мне он.

Я сторожил его целый час до окончания работы, но все-таки чуть не упустил.

Когда «пробило» пять и из конторы вышли все, кроме Толика, я рванул дверь кабинета и застал его на подоконнике, пытающегося открыть, уже подготовленное к зиме окно.

– Толя, – сказал я громким и четким голосом, прибавив басистости, – окно заклеено, пойдем, выйдем через дверь.

Мой друг взглянул на меня затравленно, послушно слез с подоконника и, опустив голову, направился к двери.

– Пашка, – бормотал он – ты же все равно не поверишь, скажешь, что у меня белая горячка.

– С белой горячкой, – поучительно сказал я, – не отращивают крылья и не летают. У белой горячки другие симптомы.

Мы шли по тротуару, устланному яркими листьями, глянцевая поверхность сверкала в лучах мягкого предвечернего солнца. Рядом шел Толя, вскидывая на меня свои ласковые голубые глаза. Сердце замирало от осенней прощальной красоты и от грустных взглядов друга.