Прима Белладонна

Баллард Джеймс Грэм

Женщина схватила край бака и перевела дух. Ее кожа потускнела, существа в глазах перестали бесноваться и лишь слегка шевелились.

– Зачем вы ее выключили? – спросила она, тяжело дыша.

– Простите меня, – сказал я, – но у меня здесь товара на десять тысяч долларов, и подобный эмоциональный шторм в двенадцати тональностях может запросто выбить множество вентилей. Большая часть этих растений не приспособлена для оперы.

Она наблюдала, как газ сочился из цветочной чашечки, а листья один за другим опускались и теряли свой цвет.

– Сколько я вам

должна? – спросила она, открывая сумочку.

– Она не продается, – ответил я. – Честно говоря, я совсем не понимаю, как она взяла эти октавы…

– Тысячи долларов достаточно? – спросила она, не отрывая от меня глаз.

– Не могу, – сказал я. – Без нее невозможно настроить другие растения. Кроме того, – добавил я, стараясь улыбнуться, – эта орхидея погибнет через десять минут, если вытащить ее из вивария. Да и все эти цилиндры и трубопроводы будут смотреться весьма странно в вашей комнате.

– Да, конечно, – согласилась она, внезапно улыбнувшись в ответ. – Я вела себя глупо. – Она в последний раз взглянула на орхидею и не спеша направилась к секции напротив, где продавались произведения Чайковского, весьма популярные среди туристов.

– «Патетическая», – наугад прочитала она на ярлыке. – Я возьму ее.

Я завернул скабию и вложил в коробку буклет с инструкцией, все еще глядя на женщину.

– Не волнуйтесь так, – сказала она весело. – Я никогда не слышала ничего подобного.

Я не волновался. Просто тридцать лет, прожитые в Вермиллион-Сэндз, сузили мой кругозор.

– Вы надолго в Вермиллион-Сэндз? – поинтересовался я.

– У меня сегодня первый концерт в клубе «Казино», – ответила она. Она рассказала, что зовут ее Джейн Сирасилайдз и что она – певица оригинального жанра.

– Почему бы вам не придти посмотреть на меня? – предложила она, и озорной огонек пробежал в ее глазах. – Я начинаю в одиннадцать. Может быть, вам понравится.

Я пришел на концерт. На следующее утро весь Вермиллион-Сэндз гудел от пересудов. Джейн произвела сенсацию. После представления триста человек клялись, что услышали все – от хора ангелов, поющих под музыку небесных сфер, до джаза. Что же касается лично меня, то, может быть, из-за того, что я слышал слишком много поющих цветов, я относился к этому более спокойно. Но теперь я знал, откуда появился на моем балконе скорпион.

Тони Майлз слушал «Сен-Луи блюз» в исполнении Софи Такер, а Гарри – Мессу си минор Баха-отца.

Они зашли в магазин и, пока я возился с цветами, делились впечатлениями от концерта.

– Изумительно, – воскликнул Тони. – Как ей это удается? Скажи мне.

– Гейдельбергская партитура, – восторгался Гарри. – Величественная, неподдельная. – Он с раздражением посмотрел на цветы. – Ты не мог бы утихомирить их? Они тут подняли адский шум.

Шум действительно стоял адский и, поразмыслив, я понял, отчего. Паучья орхидея полностью вышла из-под контроля и к тому времени, как я смог успокоить ее, окунув в слабый соляной раствор, она уже успела погубить кустарников более чем на триста долларов.

– Вчерашнее представление в «Казино» было ничто по сравнению

с тем, что она устроила здесь, – рассказал я им. – «Кольцо Нибелунгов» в исполнении Стана Кентона. Эта орхидея сошла с ума. Я уверен, она хотела убить ее.

Гарри смотрел, как растение потрясает своими листьями, делая угловатые судорожные движения.

– Мне кажется, она настроена очень воинственно. Но зачем ей убивать Джейн?

– Ну не буквально, конечно. Ее голос, по-видимому, имеет обертоны, раздражающие чашечку цветка. У других растений такой реакции не наблюдалось.

Они ворковали, как голуби, когда она трогала их.

Тони внезапно вздрогнул от радости.

На улице блеснула ярким солнцем пышная огненно-желтая юбка Джейн.

Я представил ее Гарри и Тони.

– Цветы, похоже, сегодня молчат, – сказала она. – Что с ними случилось?

– Я чищу баки, – объяснил я. – Кстати, мы все хотим поблагодарить вас за вчерашний концерт. Как вам понравился наш город?

Она смущенно улыбнулась и не спеша стала прогуливаться по магазину. Как я и думал, она остановилась у орхидеи и устремила на нее свой взор.

Я ждал, что она скажет, но Гарри и Тони окружили ее и скоро заставили подняться на второй этаж в мою квартиру, где все утро они валяли дурака и опустошали мои запасы виски.

– Не хотите ли составить нам компанию после сегодняшнего концерта? Мы могли бы пойти потанцевать во «Фламинго», – предложил Тони.

– Но вы оба женаты, – застенчиво возразила Джейн. – Разве вас не волнует ваша репутация?

– А мы прихватим с собой жен, – беззаботно произнес Гарри. – А Стив будет держать ваш жакет.

Мы поиграли в «и-го». Джейн сказала, что раньше никогда не играла в эту игру, но она без труда разобралась в правилах, а когда начала нас обыгрывать, я понял, что она мошенничает. Разумеется, не каждый день выпадает случай поиграть в «и-го» со златокожей женщиной с глазами, похожими на насекомых, но, тем не менее, это меня раздражало. Гарри и Тони, конечно, ничуть этому не противились.

– Она очаровательная, – сказал Гарри после ее ухода. – Кого это волнует? Все равно это глупая игра.

– Меня волнует, – возразил я. – Она мошенничает.

Следующие три или четыре дня в магазине происходило великое цветочно-звуковое побоище. Джейн приходила каждое утро взглянуть на Паучью орхидею, и ее присутствие было слишком невыносимо для растения. К сожалению, я не мог держать цветы на голодном пайке: для каждодневных упражнений орхидея была просто необходима. Но вместо гармоничных гамм Паучья орхидея испускала лишь скрипы и завывания. Меня беспокоил не сам шум, на который жаловалось не более двадцати человек, а вред, наносимый им колебательным связкам растений. Те, которые исполняли музыку XVII века, стойко переносили напряжение; цветы, предназначенные для современных композиторов, оказались к нему вообще невосприимчивы, однако у двух десятков романтиков полопались цветочные чашечки. К началу третьего дня после приезда Джейн я потерял исполнителей Бетховена и страшно подумать сколько – Мендельсона и Шуберта.