Примархи
Шрифт:
— Ты сомневаешься в моих приказах, адъютант?
В отличие от своего менее опытного капитана Сантар не колебался.
— Нет, примарх, но вы сам не свой.
Любой другой, кроме Сантара пострадал бы за такую прямоту. И действительно, Первый капитан пережил тревожный момент, пока примарх следил за его реакцией. Кулаки Сантара сжались, молниевые когти готовы были выскользнуть, когда инстинкты воина взяли вверх.
Ярость Ферруса погасла так же быстро, как вспыхнула, и он уставился в темноту.
— Мне нужно сказать тебе кое-что, Габриэль. — Феррус встретился взглядом с капитаном. —
В последних словах примарха таилась скрытая угроза, а по челюсти Ферруса пронеслась нервная дрожь. Первый капитан терпеливо ждал.
— Я недавно видел странные сны, — пробормотал Феррус. Для него это было абсолютно нетипично, и это встревожило Сантара больше чем любая угроза применения силы. — О пустыне из черного песка и глазах, следящих… холодных глазах рептилии.
Сантар не ответил. Он никогда прежде не видел своего примарха уязвимым. Никогда.
— Мне вызвать апотекария, милорд? — в конце концов, спросил он, когда заметил, что Феррус трет шею. Едва видимая из-за края горжета кожа была натерта.
— Раздражение, только и всего, — сказал Феррус, хотя его голос говорил об обратном. — Это место, эта пустыня. Здесь есть что-то…
Теперь Сантар ощутил настоящее беспокойство и захотел спешно закончить кампанию и отправиться на новую войну.
— Легион может уничтожить узел без посторонней помощи, — уверенно заявил он. — Плоть слаба, мой примарх, но мы не будем ее рабами.
И словно солнце, вышедшее из-за туч, Феррус просветлел и снова стал самим собой. Он сжал плечо Сантара, причинив боль Первому капитану.
— Созови капитанов Легиона. Я поведу нас на врагов, и покажу, насколько сильны сыны Медузы, — пообещал он. — Я принял решение, адъютант. Ничто не остановит меня. Ничто.
Когда Габриэль Сантар ушел, Феррус вернулся к своим раздумьям. Ничто, даже перспектива битвы не могло поколебать его гнетущего настроения. Как наковальня на шее, оно тянуло его все глубже в бездну. Он был уверен, что Фулгрим смог бы облегчить ношу, но Финикийца не было здесь. Вместо этого он должен вести войну вместе с этим своевольным ублюдком Мортарионом и мягкосердечным Вулканом.
— Сила… — сказал он, словно произнесение слова дало бы ее. Он потянулся серебряными пальцами и схватил рукоятку Сокрушителя Наковален.
Он сокрушит эльдаров, уничтожит их психический узел и выиграет кампанию.
— И сделаю это быстро, — добавил он шепотом, вырвав молот из ремней.
Хотя Феррус никогда не признал бы этого, для него война не могла закончиться достаточно быстро.
Укрытые в вестибюле из белой кости две фигуры могли говорить без опасения, что их подслушают. Многое нужно было обсудить, и многое лежало на чаше весов.
— Я различаю две линии, — сказал один лиричным и звучным голосом. — Сходящиеся на данный момент в одной точке, но они скоро разойдутся.
Другой сплел вместе тонкие пальцы и ответил: — Я тоже их вижу и точку, в которой они расходятся. Он не прислушается к тебе. Ты тратишь свое время.
Хотя он был категоричен, первый собеседник не казался взволнованным.
—
— Другие могут не согласиться. — Через минуту второй медленно покачал головой. — Ты видишь вторую стезю, на которой он на самом деле не существует. Судьба закроет эту дверь для нас.
— Ты видел это?
— Я видел его. Он должен выбрать, все должны выбирать, но его решение уже принято, и не в нашу пользу.
Теперь тон первого собеседника отметил легчайший оттенок раздражения.
— Как ты можешь быть уверен?
— Ничто не бесспорно, тем не менее, альтернатива маловероятна, но железные ноги не сменят свой путь без сильного импульса.
Первый откинулся назад.
— Тогда я обеспечу его.
— Это не будет иметь никакого значения.
— Я должен преуспеть.
— И, тем не менее, у тебя не выйдет.
— Но я должен попытаться.
Биона Хенрикоса из Десятой роты Железных Рук не воодушевило жалкое состояние дивизий Армии. Люди были похожи на призраков, пропахших потом и покрытых соляной коркой. Они были изранены и истекали кровью, и были медленными. Беспредельно медленными.
Даже клавы скитариев Механикума и батальоны сервиторов пострадали, главным образом из-за слабости их элементов из плоти. Несколько сотен кибернетических существ были оставлены ржаветь на пути следования армии; выбывших из числа сааванских масонитов тоже бросили там, где они пали в разорванной армейской униформе и они были похоронены только по прихоти случайных песчаных бурь.
Временный лагерь был поспешно разбит несколькими оставшимися бригадами трудоспособных рабочих сервов. Лазареты занялись тепловыми ударами и хроническим обезвоживанием.
Хенрикос подсчитал больных и раненых солдат, лежащих на сеточных и парусиновых койках в палатках — их были сотни. За исключением редких жалобных стонов, они уныло молчали. Он не задержался, не обращая внимания на группы доганских истязателей, опирающихся на пики под тентами, свисающими с бортов «Химер»; на отчаянные попытки механиков-водителей охладить двигатели машин; на тихие проклятья людей, счищающих со своего оружия комья утрамбованного песка. Один седой полковник, жующий пластинку табака, коснулся фуражки, приветствуя космодесантника. Он выглядел измученным, как и его люди. Но когда Железнорукий прошел сквозь толпу покрытых волдырями, обгоревших солдат, которые едва могли говорить пересохшими губами и раздувшимися языками, он почувствовал толику сострадания.
Это место было не для людей. Это был ад, а следовательно, место для таких выкованных среди звезд воинов, как он. В отличие от большинства своих братьев, Хенрикос не обладал полным комплектом бионических усовершенствований. Его руку удалили и заменили механическим подобием, согласно ритуалу Легиона, но остальная часть Седьмого сержанта была органической. Он подозревал, что частица сочувствия, которое он испытывал, пришла от этого пристрастия к биологии.
Хенрикос задумался, что если его более кибернетические братья положили на алтарь механической силы и стойкости больше, чем просто слабость плоти. Не отказались ли они также и от части своей человечности?