Принц Галлии
Шрифт:
Из всех баллад, которые Филипп знал о своих родителях, он выбрал, пожалуй, самую далекую от действительности, но которая нравилась ему больше других. Было в ней что-то особенное, будоражившее воображение, затрагивавшее самые тонкие струны души. Ее создатель, мало заботясь об исторической правде, сумел так ярко, так убедительно изобразить своих героев, что создавалось впечатление, будто они находятся где-то рядом и в любой момент готовы предстать перед слушателями во плоти…
Постепенно Филипп увлекся, и пение полностью захватило его. Природа не наградила его абсолютным слухом, однако долгие
Где-то посередине песни Филипп почувствовал, как кто-то подошел к нему сзади и остановился у него за спиной. Это ощущение было настолько реальным и осязаемым, что он умолк на полуслове, отложил в сторону лютню и огляделся…
А в следующее мгновение Филипп уже был на ногах, глуповато улыбаясь и отчаянно пытаясь выровнять сбившееся с ритма дыхание. Горло его сдавил нервный кашель, но он не мог позволить себе прокашляться, в страхе спугнуть, разрушить хрупкое очарование открывшейся его взору волшебной картины…
Перед ним стояла юная девушка лет пятнадцати, прекрасная как весна, как любовь, как может быть прекрасной лишь чистота и невинность. Она была невысокого роста, стройная, с тонким гибким станом, одетая в костюм для верховой езды темно-синего цвета, который удачно гармонировал с пышной гривой распущенных светло-каштановых волос. Ее большие карие глаза смотрели на него с восторгом, на щеках играл розовый румянец, а на коралловых губах блуждала робкая улыбка, сверкавшая жемчугом ровных белых зубов.
У Филиппа бешено стучало сердце и подкашивались ноги. Он глядел на девушку, поедая ее глазами и млея от неведомого ему ранее, ни с чем не сравнимого ощущения. Ему хотелось подхватить ее на руки, крепко прижать к себе и кружить, кружить по поляне, смеясь и рыдая от переполнявшей его радости и глубокого, безмерного счастья.
«Это любовь, — думал он. — Да, да, любовь! Значит, вот она какая…»
Его ничуть не смущало, что он совсем не знает эту девушку, что он впервые видит ее, — все это не имело никакого значения для любви. Любовь никогда не приходит постепенно, шаг за шагом, она рождается в одночасье и не суть важно когда — в момент знакомства, с первого взгляда, или значительно позже. Любовь нельзя сравнивать ни с привычкой, ни с дружбой, ни с привязанностью; она не является порождением земных чувств — уважения, симпатии и тому подобных — даже в миллионы и миллиарды крат усиленных. Это небесная благодать, это божественное откровение, это дьявольское наваждение… Будто молния ударила одновременно с неба и из-под земли — она мгновенно поразила Филиппа.
Наконец, совладав с собой, он подступил к девушке и галантно поцеловал ее руку. С трудом поборов желание прижаться щекой к этой прелестной маленькой ладошке, он заставил себя выпрямиться и представился:
— Филипп Аквитанский к вашим услугам, барышня.
Девушка ослепительно улыбнулась, и Филипп почувствовал, как у него с новой силой заныло сердце.
— Очень мило, монсеньор, — ответила она и, не выдержав пылкого взгляда Филиппа, в смущении опустила глаза. — А я… Меня зовут Луиза де Шеверни… Также к вашим услугам.
По-галльски она говорила правильно,
— Вы… Вероятно, вы родом с Иль-де-Франса, — неуверенно предположил Филипп. — Или же со Средней Луары.
— Вы угадали, — кивнула Луиза. — Моя семья живет в Блуа.
— И что же привело вас в наши края?
— Три дня назад я приехала в гости к родственнику, вашему другу, кстати, графу Капсирскому.
— Вот как! — Только теперь Филипп заметил на краю поляны двух лошадей: одну с дамским седлом, другую — с мужским, которых держал за поводья слуга. В слуге он признал Жакомо, камердинера Шатофьера. — Стало быть, Эрнан ваш родственник?
— Да, монсеньор. Моя матушка — родная сестра матери господина графа, царство ей небесное. Мы также родственники и по его мужской линии, правда, дальние.
— Ага, понятно. Это… гм… Это была очень романтическая история.
Тут Филипп покривил душой. Ничего романтического в этой истории не было — то был обыкновенный мезальянс. Двадцать лет назад отец Эрнана ездил в Шампань, на родину своих предков, и вернулся оттуда с молодой женой, дочерью одного обнищавшего дворянина, его дальнего родственника. Этот брак никто не одобрял.
Почувствовав фальшь в последних словах Филиппа, Луиза покраснела и в смятении потупила глаза. Совершенно ошибочно она истолковала это так, что Филипп с самого начала решил поставить ее на место, указав на разницу в их общественном статусе.
— Прошу прощения, монсеньор, за причиненное вам беспокойство. Я… не смею вам больше мешать. Сейчас я уеду.
— Почему? — удивился Филипп. — Разве вы куда-то спешите?
— Ну… нет. Не очень. Я просто знакомилась с окрестностями, а когда услышала, как вы поете, то приблизилась, чтобы послушать вас…
— Но ведь я еще не закончил! — живо возразил Филипп. — А вы вправду хотите послушать меня? Вам действительно нравится, как я пою?
— Да, очень! — энергично кивнула она и тут же засмущалась. — Вы замечательно поете, монсеньор.
— Меня зовут Филипп, — веско заметил он, беря ее за руку. — Только так я разрешаю называть себя хорошеньким девушкам. А вы не просто хорошенькая, вы — красавица. Я еще никогда не встречал такой очаровательной девушки, как вы.
Луиза подняла к нему свое лицо, и взгляды их встретились.
— А я… — сбивчиво заговорила она, — я никогда еще не встречала такого, как вы… Мне говорили, что вы красивый, но я… я не думала, что вы такой милый…
Филипп весь просиял. Он подвел Луизу к берегу озера и расстелил на траве свой широкий плащ. Она поблагодарила его и села, подтянув ноги. Филипп пристроился рядышком, взял в руки лютню и спросил:
— Мне начать сначала или с того куплета, на котором остановился?
— Сначала, если можно.
Филипп коснулся пальцами струн и запел с таким воодушевлением, какого не испытывал еще никогда. Луиза слушала его, облокотившись на колени и подперев подбородок рукой. Ее лицо отражало целую гамму чувств — нежности, восторга, благоговения, растерянности, замешательства и восхищения, а глаза ее томно блестели. Когда Филипп допел до конца, и отзвучали завершающие аккорды баллады, она еще немного помолчала, вслушиваясь в тишину, затем с волнением в голосе произнесла: