Принц Лестат

Райс Энн

– Выходит, ты и правда дух Амель? – спросил Рошаманд. – Или хочешь убедить меня в этом?

– Ах, в этой живой гробнице я наконец полностью начал осознавать себя, о да, в этом вакууме, в этой мрачной пустоте. И мне некуда, некуда деться!

– Амель.

– Я не могу завладеть ею!

– Амель.

– Приходи ко мне, пока больше никто не пришел, Рошаманд, прими меня в себя – в твое великолепное мужское тело, у которого есть глаза, и язык, и руки, и ноги, и все остальное. Скорее – пока этого не сделал кто-то другой, пока не подоспел какой-нибудь неразумный лихач, который обратит мою

всевозрастающую силу против тебя!

Молчание.

Потрясенный, пораженный до глубины души, Рош застыл на стене, не в силах прийти ни к какому осознанному решению. Ветер хлестал его, бил в глаза, да так, что они заслезились. Амель. Священный Источник.

Много веков назад Акаша смотрела на него с высокомерным презрением.

«Я – Родник. Я – Священный Источник».

На севере собиралась буря. Рош видел ее, ощущал мчащиеся вихри, грозный напор ветра. Гроза уже близко – но что ему за печаль?

Взмыв вверх, навстречу леденящему холоду суровых небес, он набрал скорость и повернул на юг. Невесомый, могучий, грозный, он мчался к открытому океану.

Глава 15

Лестат. Милый дом

– Зачем тебе вообще вздумалось восстанавливать этот замок? Ты же можешь выбрать любой уголок земного шара! Зачем ты вернулся сюда, в эту дыру? Зачем нанял архитекторов, чтобы восстановить деревню? На кой черт тебе это все? Совсем спятил?

Любимая моя, нежная матушка. Габриель.

Она расхаживала по комнате, вызывающе засунув руки в карманы джинсов. Мятая куртка-сафари, распущенные белокурые локоны спадают по плечам мягкими волнами. Даже у вампиров прямые волосы становились чуть волнистыми после того, как их заплетали в косы.

Я не снизошел до ответа. Чем спорить, чем пытаться ее вразумить – буду просто радоваться встрече. Я так безнадежно любил ее – эту вызывающую манеру держаться, бледное овальное лицо, бесконечную женственность и очарование которого не могли заглушить даже глубинная холодность и бесчувственность. Кроме того, мне и так уже хватало пищи для размышлений. Да, чудесно, что она снова здесь. Да, я рад до глубины души. Горе, горе вампиру, что приведет за собой в ряды Тех, Кто Пьет Кровь, кого-либо из своей смертной семьи! Но сейчас в мыслях моих безраздельно царил Голос и ни на что остальное просто не оставалось места.

Итак, я сидел за антикварным письменным столом – прелестным образчиком мебели эпохи Людовика Пятнадцатого, закинув на него ноги, сложив руки на коленях, и просто смотрел на нее. А про себя гадал – что же предпринять, как распорядиться тем, что я знаю, что чувствую?

Стоял великолепный закат. Точнее, уже догорал. За окном виднелись очертания наших родных гор. Звезды тянулись с неба, силясь коснуться темных вершин. Чистая, идеальная ночь вдали от шума и грязи большого мира. Лишь отдельные голоса долетали сюда от горстки домов и магазинчиков крохотной деревушки на горной дороге чуть ниже по склону. В комнате, что когда-то служила спальней, но теперь превратилась в просторную и изысканно украшенную гостиную, были лишь мы двое, более никого.

Мои зеркала, ажурные узоры золотом по красному дереву, фламандские гобелены, персидские ковры, хрустальные люстры.

Замок и в

самом деле разительно переменился. Все четыре башни достроены, множество комнат отделано заново, всюду проведено электричество и центральное отопление. Что до деревушки внизу – она была совсем крохотной и существовала еще лишь за счет краснодеревщиков и прочих мастеровых, занятых реставрацией замка. Сюда, в этакую глушь, не заглядывали даже туристы, а уж об остальном мире и говорить нечего.

Зато чего тут было вдоволь, так это тишины и уединения – благодатной тишины, какая возможна лишь вдали от больших городов, вдали от шума Рима и Клермон-Феррана. И повсюду вокруг – благодатная красота зеленых полей и нетронутых древних лесов. Сколько бедняков когда-то боролось тут за кусок хлеба или кусочек мяса! Не то теперь. Несколько десятков лет назад новые скоростные трассы соединили горные просторы, одинокие вершины и потаенные долины Оверни с остальными частями страны – а вместе с дорогами пришли неизбежные технологические дары и новинки современной Европы. И все же моя родина до сих пор оставалась самым малолюдным районом Франции, а возможно, и всей Европы – мой укрепленный замок не был даже указан на картах, а попасть сюда можно было лишь по частной (и прегражденной тяжелыми воротами) дороге.

– Противно видеть, что ты вернулся назад, – заявила Габриель, отворачиваясь к окну. Поток света обрисовал ее стройную миниатюрную фигурку. – Но ты всегда делал, что хотел.

– Вместо чего? – парировал я. – Мама, в этом мире нет таких понятий, как «вперед» или «назад». Мое возвращение сюда стало шагом вперед. У меня не было дома, зато было сколько угодно времени, чтобы спросить себя – а где я буду чувствовать себя как дома. И вуаля! Я здесь, в замке, в котором родился на свет и который вполне неплохо сохранился, хоть и погребен нынче под слоями новой штукатурки и украшений. Я смотрю на горы, где охотился еще мальчиком – и мне все это нравится. Это Овернь, центральная часть Оверни, где я родился. Таков мой выбор. И хватит об этом.

Она-то, понятное дело, родилась не здесь. Здесь она провела, должно быть, самые несчастливые годы своей жизни, здесь родила семерых сыновей, из которых я младший, и здесь, в этих самых комнатах, медленно умирала, пока не приехала ко мне в Париж повидаться перед смертью и мое объятие не отправило ее прямиком в странствие по Пути Дьявола.

Естественно, что она терпеть не могла этот замок. Наверное, и у нее было какое-то место, которое она любила так же страстно, как я свое родовое гнездо. Но если и так, навряд ли она хоть когда-нибудь рассказала бы мне.

Габриель засмеялась и, повернувшись обратно, все тем же широким шагом подошла к моему столу, посмотрела на меня и снова принялась обходить комнату, презрительно разглядывая мраморные каминные полки, старинные часы и все прочее, что когда-то особенно страстно ненавидела.

Я откинулся на спинку стула, сцепив руки за шеей и уставившись на фрески на потолке. Мой архитектор специально выписал из Италии художника, способного выполнить их в старом французском стиле: Дионис со свитой увитых гирляндами почитателей беззаботно резвился на фоне лазурного неба, по которому катились чуть подсвеченные золотом облака.