Принц приливов
Шрифт:
— Никто. Я ее сам написал. Так думаю только я один.
— Слава богу, у других хватает здравого смысла. Но все-таки кто-то помогал тебе? Кто? Ответь, не бойся.
— Ты меня всю жизнь считала дураком, а я этого не понимал. Ты сумела меня убедить в моей недалекости. Я ощущал себя тупым и в школе, и когда был рядом с Томом и Саванной. Теперь-то я осознаю, что совсем не глуп. Я вижу мир не так, как большинство людей. У меня другой угол зрения. Я не могу похвастаться разносторонностью. Кто-то умеет делать сотню разных дел, а я — всего четыре или пять. Но зато я довожу их до конца. Признаюсь тебе, слова о том, что Книга Бытия — книга притч, не мои. Я слышал их в проповеди Амоса. Он произнес ее незадолго до смерти, в
— Ты хочешь меня убедить, что Амос говорил о плутонии и именовал его запретным плодом? — язвительно уточнила мать.
— Нет, эту часть я немного изменил. Амос называл запретным плодом кондиционеры воздуха. Но в сравнении с плутонием кондиционеры — просто игрушки.
— Правительство лучше знает, что надо делать, — уже мягче сказала мать. — Эти заводы нужны для национальной безопасности.
— С каких это пор правительство лучше знает, что надо делать? — устало возразил Люк. — Что именно оно знает лучше? С теми же словами ты провожала меня во Вьетнам. С теми же дурацкими словами. И я поехал истреблять крестьян. Они были настолько бедны, что хотелось плакать. Я щадил тебя и врал, что не участвую в боевых действиях. На самом деле я убивал этих нищих крестьян, их скот, жен и детей. Я уничтожал все, что двигалось. Я даже прикончил пару солдат. И все это я делал, потому что мое правительство лучше знало, зачем отправило меня во Вьетнам. А теперь я стою здесь, перед тобой, и утверждаю с полным основанием: правительство ровным счетом ничего не знает. Правительство всегда жестоко. Только ведет себя в разных случаях по-разному. Я сам это понял. Если правительство кормит нищих, это не из-за доброты, а от страха. Правительство боится, как бы народ не поднялся и не перерезал глотки чиновникам. Правительство пугает нас Россией. Знаешь, что я думаю о России? Я думаю, что она дерьмо. И Америка тоже дерьмо. И вьетнамское правительство, которое я помогал защищать, дерьмо. Северный Вьетнам — дерьмо. Знаешь, мама, почему я воевал во Вьетнаме? Если бы я отказался, меня бы упрятали в тюрьму. Широкий выбор, правда? По той же причине я плачу налоги: если я перестану это делать, меня посадят за решетку. А теперь, если я захочу вернуться на остров, где родился, мое прекрасное правительство и за это предоставит мне камеру. Стоило мне вчера напомнить людям о Декларации независимости, как наше сказочно справедливое правительство бросило меня сюда.
— Сын, ты не можешь бороться с законом, — заметила мать.
— С чего ты взяла, что не могу? Я сражался с Вьетконгом. Значит, смогу и с законом.
— Люк, ты вбил себе в голову, что можешь заставить мир быть таким, каким хочешь его видеть. — Мать наклонилась к прутьям дверной решетки. — Ты прямолинеен, упрям и…
— Глуп. Ты это хотела добавить? — Люк отвернулся от окна и подошел к нам. — Других слов я от тебя и не ждал.
— Не угадал, Люк. Не «глуп», а «чист». Только твоя чистота не ведет к мудрости. Она заставляет тебя цепляться за проигранные дела.
— Я не считаю Коллетон проигранным делом, — возразил Люк. — Я просто говорю «нет» планам федерального правительства. У меня есть на это право. Черт побери, я же американец и с детства слышал о праве каждого гражданина выражать свое несогласие. Я заработал свое право, в том числе и собственной кровью. Простое вроде бы право, а как дорого стоит. Америка вела в дерьмовой стране дерьмовую войну, и я сказал этой войне «да». Мне вбивали в голову, что мы сражаемся за демократию. Разумеется, мне врали, но тогда я предпочитал верить, что это правда. Я и предположить не мог, что через десять с небольшим лет правительство заберет у меня дом. Если бы я знал об этом заранее, я перешел бы на сторону Вьетконга. Саванна и Том ответили войне «нет». Я боролся и за их право это сказать. Спросишь почему? Верно, мама, потому что я
— И все-таки тебе придется его покинуть, — заявила мать. — Знаешь про беднягу Юстиса? У него участок возле реки Кайавы. Сегодня он не пустил федеральных агентов, которые пришли мерить площадь и оценивать стоимость. Видно, он всерьез воспринял твою вчерашнюю речь. Старик Джоунс сделал то же самое. Правда, он живет в трейлере. Шериф выдал ордера на арест обоих.
— Запомни, мама, когда я выйду отсюда, я не стану паковать вещички и готовиться к переселению, — сердито произнес Люк.
— Если ты попытаешься остаться на острове, с тобой поступят так же, как с Юстисом и Джоунсом.
— Только им придется учесть, что я не бедняга Юстис и не старик Джоунс.
— Тебя воспитывали законопослушным гражданином, — возмутилась мать.
— Семьи, где я рос, больше не существует. А теперь твой муж и эти проклятые политики устроили заговор и собираются украсть у меня дом.
— Рис не вступал ни в какие заговоры. Мне неприятно слышать от тебя клевету на моего мужа.
— Тогда, мама, разреши тебе напомнить кое-что о твоем муже. Он годами занимался скупкой земли и выдавливал бедных фермеров за пределы округа. Он давно знал об этом проекте. За последние десять лет население Коллетона уменьшилось, но не потому, что люди сами уезжали. Твой муж их выгонял. Он давно имел виды на наш остров. Вспомни, как он предлагал отцу продать Мелроуз. Но лакомый кусочек не давался в руки. И тогда он сыграл с тобой свадьбу, чтобы иметь все права на твое имущество.
Мать просунула руку сквозь прутья решетки и влепила Люку пощечину.
— Рис Ньюбери женился на мне потому, что готов целовать землю, по которой я хожу! — Мать задыхалась от бешенства, слова вылетали из ее рта, как снаряды. — Возможно, моим детям невдомек, но я вполне достойна такого поклонения.
— Да, мама, — тихо согласился Люк. — Я всегда считал тебя удивительной женщиной, и меня очень огорчало, что вы с отцом так плохо живете. Рад, что теперь ты счастлива. Я понимаю, ты повела себя так, как должна была. Но и ты пойми: у меня тоже есть дела, которые я должен сделать. По-своему. Я все очень тщательно обдумал. С тех пор как федералы объявили свой план, я только об этом и размышляю.
— И что же, по-твоему, ты можешь? — спросила мать.
— Надеюсь, у меня получится их остановить, — сообщил Люк.
— Люк, ты просто сумасшедший, — выдохнул я, и это были мои первые слова за все наше свидание. — Я пообщался с шерифом. Он готов отпустить тебя, если ты согласишься поехать в штатную психиатрическую клинику и останешься там для двухнедельного обследования. По-моему, тебе следует это сделать.
— Зачем? — удивился Люк.
— Потому что ты говоришь безумные вещи. Ты не повернешь вспять правительственный проект. Он — свершившийся факт. Судьба Коллетона решена. Тебе нужно думать о начале новой жизни.
— Меня все убеждают, что я ничего не могу, — усмехнулся Люк. — Люди напоминают щенков. Чуть что — переворачиваются на спину.
— И каков твой следующий шаг? — осведомился я.
— Подать апелляцию от своего имени.
— Она тут же будет отклонена, — возразил я.
— Верно, брат, — улыбнулся Люк. — Ну и что?
— Тогда зачем ты это затеваешь? — кипятился я, придя в отчаяние от его упрямства.
— Чтобы мне было не стыдно смотреть себе в глаза, — отозвался Люк. — Почему бы тебе не встать на мою сторону? У правительства появилась бы новая статья расходов: братья Винго. Никто лучше нас не знает окрестных лесов и вод. Что там Вьетконг! Мы бы им дали сто очков вперед.