Принцесса Клевская (сборник)

де Лафайет Мари Мадлен

Принцесса Клевская в последний раз уступила своему чувству к господину де Немуру и, устремив на него нежный и пленительный взгляд, сказала:

– Но чего вы ждете от той милости, которой у меня просите? Вы, быть может, раскаетесь в том, что добились ее, а я непременно буду раскаиваться, что ее вам оказала. Вы заслуживаете участи более счастливой, чем та, что выпадала вам до сих пор и может поджидать вас в будущем, если только вы не поищете ее в другом месте!

– Мне искать счастья в другом месте, сударыня! – воскликнул он. – Да есть ли другое счастье, кроме как быть любимым вами? Хотя я ни разу не говорил с вами, я не могу поверить,

что вы не знаете о моей страсти и не знаете, что это страсть самая искренняя и пылкая, какая только может быть. Какому она подвергалась испытанию из тех, что вам неведомы! И какому испытанию вы подвергаете ее вашей суровостью!

– Коль скоро вы хотите, чтобы я объяснилась с вами, и я на это решилась, – отвечала принцесса Клевская, садясь, – я буду говорить с такой откровенностью, какая не свойственна обыкновенно особам моего пола. Не стану вам говорить, что я не замечала ваших чувств ко мне; быть может, вы мне и не поверили бы, если б я это сказала. И вот я признаюсь вам не только в том, что их видела, но и что я видела их такими, какими вы желали бы мне их представить.

– Но если вы их видели, сударыня, – прервал он ее, – возможно ли, чтобы они вас не тронули? И смею ли я вас спросить: неужто они вовсе не оставили впечатления в вашем сердце?

– Вы можете судить о том по моему поведению, – сказала принцесса, – но я хотела бы знать, что вы об этом думаете.

– Я должен быть счастливее, чтобы осмелиться вам это сказать, – отвечал он, – и мой удел никак не соотносится с тем, что я бы вам сказал. Единственное, что я могу поведать вам, сударыня, – это страстное желание, чтобы вы не признавались принцу Клевскому в том, что скрывали от меня, и чтобы вы скрывали от него то, что дали мне увидеть.

– Как вы могли узнать, – спросила она, покраснев, – что я в чем-то призналась принцу Клевскому?

– Я узнал это от вас самой, сударыня, – сказал он, – но чтобы простить мне дерзость вас подслушивать, вспомните, злоупотребил ли я тем, что услышал, пошел ли я дальше в своих надеждах и стал ли более настойчив в попытках поговорить с вами?

Он начал ей рассказывать, как случилось, что он слышал ее беседу с принцем Клевским; но она прервала его, не дав ему закончить.

– Не говорите мне больше ничего, – сказала она, – теперь я вижу, откуда вы так хорошо осведомлены. Вы уже показались мне слишком сведущим у дофины, которая узнала эту историю от тех, кому вы ее поведали.

Тут господин де Немур рассказал ей, как все это произошло.

– Не надо оправдываться, – возразила она, – я давно вас простила, даже без ваших объяснений. Но коль скоро вы узнали от меня самой то, что я намеревалась скрывать от вас всю свою жизнь, я признаюсь вам, что вы внушили мне чувства, которые были мне неведомы до встречи с вами и о которых я имела так мало понятия, что поначалу они были мне удивительны, и это еще усилило то смятение, какое обыкновенно их сопровождает. Я делаю вам это признание с меньшим стыдом, так как делаю его тогда, когда могу при этом не совершать греха и когда вы видели, что поведением моим руководили не мои чувства.

– Думаете ли вы, сударыня, – воскликнул господин де Немур, бросаясь перед ней на колени, – что я не умру у ваших ног от радости и восторга?

– Я сказала вам только то, – отвечала она с улыбкой, – что вам и так слишком хорошо известно.

– Ах, сударыня, – возразил он, – это вовсе не одно и то же – знать о том волею случая или услышать

от вас самой и убедиться, что вы хотите, чтобы я это знал!

– Это правда, – сказала она, – я хочу, чтобы вы это знали, и мне приятно вам это говорить. Я даже не знаю, не говорю ли я это скорее ради себя самой, чем ради вас. Ведь это признание не будет иметь продолжения, и я буду следовать тем строгим правилам, какие налагает на меня мой долг.

– Вы так не думаете, сударыня, – отвечал господин де Немур, – никакой долг вас не связывает более, вы свободны; и если бы я смел, то сказал бы вам, что в вашей воле сделать так, чтобы однажды долг потребовал от вас хранить те чувства, что вы питаете ко мне.

– Мой долг, – возразила она, – навеки запрещает мне думать о ком-либо, и о вас больше, чем обо всех прочих, по причинам, которые вам неизвестны.

– Быть может, они мне и неизвестны, сударыня, – отвечал он, – но это ложные причины. Я знаю, что принц Клевский считал меня более счастливым, чем я был на самом деле, и что он вообразил, будто вы одобряли те неразумные поступки, которые страсть заставляла меня совершать без вашего ведома.

– Не будем больше говорить об этой истории, – сказала она, – сама мысль о ней мне непереносима; она вызывает во мне стыд и слишком мучительна своими последствиями. Нет сомнений, что вы были причиной смерти принца Клевского: подозрения, которые внушало ему ваше неразумное поведение, стоили ему жизни, как если бы вы отняли ее собственными руками. Подумайте, что я должна была бы делать, если б вы оба дошли до этой крайности и случилось бы такое несчастье. Я знаю, что в мнении света это не одно и то же; но для меня здесь нет различий, коль скоро я знаю, что вы являетесь причиной его смерти и что это случилось из-за меня.

– Ах, сударыня, – воскликнул господин де Немур, – какой призрачный долг вы противопоставляете моему счастью! Как! Пустая, безосновательная мысль помешает вам сделать счастливым человека, который вам не совсем ненавистен? Как! Казалось, я могу питать надежды провести с вами всю мою жизнь; судьба повелела мне любить достойнейшую особу на свете; я нашел в ней все, что делает женщину обожаемой возлюбленной; она не чувствует ненависти ко мне, и поведение ее такое, какого только можно желать от женщины. Ведь вы единственная, сударыня, в ком эти две вещи сочетаются в такой степени. Все, кто женятся на возлюбленных, отвечающих им взаимностью, трепещут от страха, что те будут вести себя с другими так же, как вели себя с ними; но с вами, сударыня, страшиться нечего, вы даете лишь поводы для восхищения. И вот, говорю я себе, неужели передо мной мелькнуло такое блаженство лишь для того, чтобы я увидел, как вы сами воздвигаете к нему преграды? Ах, сударыня, вы забываете, что предпочли меня всем прочим, или, вернее, вы никогда и не дарили меня таким предпочтением: вы ошиблись, а я обманывал себя пустыми надеждами.

– Вы не обманывались, – отвечала она, – голос долга, может быть, звучал бы для меня не столь громко, если б не то предпочтение, о котором вы говорите, и оно-то и заставляет меня предвидеть беду, если я свяжу себя с вами.

– Мне нечего возразить вам, сударыня, – сказал он, – когда вы говорите, что страшитесь беды; но признаюсь, после всего, что вы соблаговолили мне сказать, я не ждал довода столь жестокого.

– Это довод настолько лестный для вас, – проговорила принцесса Клевская, – что мне даже было нелегко его вам привести.