Принцесса с дурной репутацией
Шрифт:
— И чтоб ведро оливье немедля. Я тоже с тобой выпью и закушу, Люци.
— Я третьим буду, — услышала я голос герцога и провалилась в беспамятство.
Однако Оливия Монтессори не была бы тою, кто она есть, если б дала мне валяться без сознания. Следующая увиденная мною картина была композиционно выстроена так.
Стол. Небольшой. За ним сидит герцог Альбино, моя сестра Ай-Серез, я (нетвердо) и Оливия, чья железная рука не дает мне потерять сознание методом регулярного тычка в бок. У меня там будет синяк. Или два. Или вообще сломанные ребра. Но я не сержусь на Оливию, ибо понимаю,
— Неземная моя, пей! — приказывает Оливия, и я вижу у своих губ серебряный бокал, доверху наполненный густой рубиново-черной жидкостью. Аромат просто как от парфюмерной лавки.
— Пей до дна! — приказывает Оливия. — За обе наши вселенные!
Я осушаю бокал и понимаю, что не могу сделать вдох. Оливия бодро бьет меня по спине, я вновь дышу, и передо мной уже стоит миска оливье плюс отличный кусок жареной телятины.
— Ешь, чужестранка, а то опозоримся перед всеми вселенными, что в замке Монтессори плохо кормят.
— Не опозоримся, — чавкаю я. Святая Мензурка, как же вкусно!
— Давай по второй, — наливает мне Оливия, и я слышу голос герцога.
— Дочь моя, я запрещаю вам пить крепкое вино в таких количествах. У меня рыцари так не пьют. Люции можно, она нездешняя, но вы, дочь моя…
— Я за компанию, — быстро говорит Оливия. — Вдруг я выйду замуж за пьяницу? Надо же будет разделять интересы мужа!
Тут что-то говорит моя сестра (она несколько двоится, ведь по второму бокалу мы выпили-таки), а герцог совершенно не по-герцогски хохочет. Из какого сорта винограда делают этого «Черного ры…»
— Ры… — икаю я.
— Точно! — поднимает указательный палец Оливия. — Рыба сейчас будет. Форель на… На чем-то там. Под рыбу надо обязательно выпить. Люци, третий бокал давай за дружбу!
— Жбждрждр, — соглашаюсь я, выпиваю третий бокал и засыпаю. Оливия предусмотрительно убирает оливье с пути моего лица, поэтому я засыпаю в миске с пикулями. Уютненько, между прочим.
Глава семнадцатая
Внезапно
Люди — очень сложные для понимания существа.
Они напоминают мне капусту и репчатый лук — снимешь слой, а там еще двадцать.
Я проснулась в постели, где простыни нежно пахли лавандой. Запах отменный, но я его терпеть не могу, сразу принимаюсь чихать. Вот и в этот раз…
— Будь здорова, девочка моя.
Я открываю глаза и вижу, что напротив моей кровати сидит Сюзанна. Моя здешняя мать. Знает ли она о том, что это меня ей пришлось оставить в корзинке на пороге трактира «Рог и Единорог»? Я вижу, какие заплаканные у нее глаза, и все понимаю.
— Здравствуйте, Сюзанна, а который теперь час? Апчхи!
— Десять утра. Ты проспала два дня, доченька… Ты ведь позволишь так называть себя мне, твоей преступной матери, бросившей тебя на произвол судьбы?!
— Ну, конечно, Сю… мама. Ну, только не надо плакать. Так получилось. Я же знаю местные неписаные законы: девушку, забеременевшую вне брака, до смерти забивают камнями. Кто бы тогда стал экономиссой Кастелло ди ла Перла
— И сейчас любит, — вздохнула Сюзанна. — Но в то время он был не свободен. Именно его жена была тогда экономиссой замка. А разводы в Старой Литании запрещены под страхом смертной казни. Его жена умерла от горячки, но перед тем прошло десять долгих лет, источивших мое сердце страданиями и думами о тебе.
— А что вам мешает пожениться сейчас?
— К чему? И потом, ты думаешь, я простила ему то, что он не был со мной в часовне, где я разрешилась от бремени? Он ни разу не спрашивал о тебе! И, оставшись вдовцом, он не делал мне никаких предложений! Его сердце очерствело за все эти годы. Но я… Видит Святая Мензурка, я так счастлива, что ты есть и ты — моя дочь.
Мы обнялись, и меня словно опалило жаром великой жизненной энергии. Мы смотрели друг другу в глаза и плакали — одинаково, простыми солеными слезами…
— Мама, — как странно произносить сейчас это слово. — Моя сестра хочет, чтобы я вернулась на свою родину… Но я не хочу этого. Во всяком случае, не сейчас. Я не хочу оставлять тебя, Оливию — на этой Планете никого ближе вас я не имею. И потом, кругом столько загадок!
— Каких загадок, милая?
— Ну хотя бы картина в галерее. На ней изображены герцог, маленькая светловолосая девочка и какой-то мужчина в черном плаще. Девочка — это ведь Оливия, да?
— Да, — кивнула Сюзанна. — Когда писали эту картину, заболевание Оливии еще не проявилось…
— А мужчина в черном? Кто он?
— Этого я не знаю. Да и никто, наверное, кроме герцога. И на картине его изобразил сам экселенс, а не художник. Герцог ведь прекрасно рисует, он талантлив во всем…
— Кроме способности любить, — прошептала я.
— Ну что ты… Когда-то у герцога было горячее и любящее сердце. Он обожал свою жену. Но когда она умерла, скорбь убила все другие чувства. Он словно заморозил в себе все человеческое и стал только поэтом. А поэты видят все иначе, чем обычные люди. И живут по-другому, и чувствуют. Мне одно время думалось, что тот черный человек — колдун, похитивший сердце экселенса, но со временем я поняла, что герцог сам сделал себя холодным, как могильный камень. Мне очень жаль его. Ведь на самом деле калека не Оливия, а он — герцог Альбино. Мне кажется, он это понимает.
— Поэтому нигде нет портретов покойной герцогини — чтобы ему не гореть от стыда перед памятью любимой женщины? Да?
— Да. Все портреты герцогини Анджелы сняли и спрятали после ее смерти. Но у меня есть медальон с ее изображением. Я хочу отдать его Оливии, когда ей исполнится шестнадцать. А ты знаешь, что родилась с Оливией в один день — 5 февруария?
— Нет…
— В тот день мне удалось незаметно уехать только потому, что все старшие служанки были у постели герцогини Анджелы, вызвали также всех окрестных повитух. Роды были очень тяжелыми, герцогиня потеряла много крови… Я узнала это позже, когда незаметно вернулась и услышала от домоправительницы приказ всем надеть траур.