Принцесса Володимирская
Шрифт:
Она, наконец, ощутила под ногами землю… Качка и вечно зыблющаяся и будто уходящая под ногами почва сменилась твердой почвой, на которую смело и с наслаждением ступала нога.
Пленница с горничной были помещены во втором этаже здания, в светлых и сухих комнатах, окна которых выходили на маленький внутренний дворик.
Через два часа по прибытии пленников из Ливорно в Алексеевский равелин начался допрос.
Секретарь следственной комиссии Ушаков своими вопросами показал тотчас, что все о прибывших
Нового пленники, если бы и хотели, не могли бы сказать ничего.
XXXIV
Допрос пленницы сводился к трем пунктам… Ушакову нужно было знать исключительно: кто такая выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы и откуда родом; затем – кто подбил ее на самозванство и, главным образом, кто из русских подданных государыни участвовал в ее преступном замысле.
На первый вопрос Алина не могла отвечать ничего!.. Кто она?.. Она благодарила бы Бога, если бы могла узнать от кого-либо, кто она.
О жизни в замке в Киле, графе Краковском, или Велькомирском, она дала клятву не поминать ни единым словом… Да наконец, обе эти фамилии не имеют смысла и правды… Краковский – имя вымышленное… а был ли этот единственный любивший ее человек графом Велькомирским и – если да… отец ли он ей – ни она и никто не знает!! Кто подбивал ее назваться дочерью покойной государыни?.. Игнатий, Радзивилл, конфедераты… Игнатий? Кто он? Где он теперь? Епископ Родосский! Да ведь это все комедия и обман. Разве под этим именем найдешь теперь иезуита!
Кто из русских вельмож или простых дворян сносился с ней, был участником ее преступления? Никто.
Две недели допрос вертелся на одном.
– Так вы не хотите сказать ваше имя и где вы родились? – говорил Ушаков.
– Не могу… не знаю… – говорила Алина. – Лгать я могу, но правду сказать не могу, потому что не знаю.
– Кто ваши сообщники за границей, помимо конфедератов?
– Их не было…
– Кто из России сносился с вами?! Кого из русских знаете вы?
– Никого, кроме Алексея Орлова.
– Это ложь! Вас заставят признаться «особыми способами», – грозил Ушаков.
Измученная болезнью, которая проявлялась с новой силой, пленница написала письмо к государыне, в котором умоляла принять ее в аудиенцию, чтоб рассказать все искренно и рассеять все недоразумения.
Когда длинное французское послание, горячее и слишком смелое, было окончено, женщина задумалась: как подписать его? Какое из многих имен своих поставить?
Ее звали: Катрин, Людовика, Алина, Алимэ, Элеонора, Елизавета… И ни одно из этих имен – не истинное имя.
Пленница, на свое несчастье, подписала последнее прозвище: Elisaveth.
Через неделю императрица отвечала из Москвы князю Голицыну по-французски:
«Передайте
За эту наглость и упорство пленница, именующая себя «Елизаветой», была переведена в подвальное помещение, в одну арестантскую горницу, где стояли только кровать с матрацем и стул… Пищу принесли ей тоже арестантскую – щи с кашей в деревянной чашке!… Франциска была удалена, а в ее каморке очутились два солдата с ружьями и с люльками, из которых, хотя и самовольно, украдкой курили махорку…
Болезнь обострилась… Женщина отхаркивала кровь и таяла быстро и заметно…
Фельдмаршал явился в каземат и сам усовещевал самозванку назваться и назвать сообщников.
Пленница только понапрасну клялась. Ей не верили…
18 июня князь получил новое послание от государыни:
«Распутная лгунья осмелилась просить у меня аудиенции. Объявить этой развратнице, что Я никогда не приму ее, ибо Мне вполне известны и крайняя ее безнравственность, и преступные замыслы, и попытки присваивать чужие имена и титулы. Если она будет продолжать упорствовать в своей лжи, она будет предана самому строгому суду».
Август, сентябрь, октябрь, ноябрь…
Жаркое лето, серая осень, белая зима… Долгое время!..
Много и много дней и ночей – длинных, мученических!..
Сильная, порывистая и страстная натура женщины боролась, но уступала и уступала.
В конце ноября на деревянных досках кровати, среди ночной тьмы и сырости, под храп часовых солдат, в страшных мучениях не только тела, но и души пленница сделалась матерью…
Наутро она увидела его при свете, который падал в отверстие… Давно, с мая месяца, не было у нее на глазах слез! А теперь нашлись опять слезы… Материнские слезы…
Такие слезы, каковы эти были, многое искупают если не перед людьми, то перед Богом… Праведным Судьей!!
XXXV
30 ноября пленнице стало очень дурно; она часто бредила слабым голосом, и страдания сменялись забытьем, а после облегчения душевных пыток от потери сознания начинались снова пытка тела и пытка души.
Восставало в памяти прошлое, теперь только милое и дорогое… Являлось сознание едкое и гнетущее потерянного счастья и свободы… Представало призраком, пугающим и кровь леденящим, будущее, смутное или слишком ясное.
Сибирь! Каземат! Каторга! Казнь на плахе!.. Все! Только не свобода и не счастье…