Принцесса Володимирская
Шрифт:
– Можете ли вы на первое время доказать мне вашу искренность со мной и вашу дружбу – самым простым и легким способом. Не жертвой какой-нибудь и не серьезным делом, трудным или рискованным, а… просто… легко…
– Говорите. Объяснитесь…
– Можете ли вы мне обещать, дать честное слово и сдержать его, что вы будете со мной искренни и откровенны вполне, что вы ответите мне прямо и правду на все вопросы, которые я предложу вам.
– Да… Отвечу правду… но… это зависит от того…
– Что я буду спрашивать? Конечно, но дело именно в том и заключается,
Алина вдруг вспыхнула и вымолвила твердо и решительно:
– Ни на один вопрос ваш о моем прошедшем, о времени, предшествовавшем поприщу артистки, я не отвечу ни за что… Если… Да! Если вы даже будете грозить мне тюрьмой, то я не скажу вам, где и что я была до Киля, до начала карьеры музыкантши… А все, что было после Киля… концерты, Майер, принц Адольф, бессмысленный брак и жизнь в Саксонии, наконец, бегство, Дитрих и Ван-Тойрс… Все это вы уже знаете с тех пор, как мы оба решили снять маски…
Алина силилась улыбнуться, но не могла. Мысль, что этот странный и сильный волей человек хочет ворваться со своим праздным любопытством в ее дорогое, чистое прошлое, когда у нее был отец, свой кров… эта мысль взволновала Алину.
Она ясно сознавала, что она была когда-то, чем могла бы остаться навеки и чем стала. Война всему человечеству была объявлена, борьба началась, а до победы было еще далеко. Она хотела дать себе слово, завоевать то, что у нее люди отняли, подняться выше тех ступеней, на которые бросило ее преступление Игнатия, а между тем пока она стояла еще ниже. Положение странствующей музыкантши, а потом жены Шеля в буржуазной обстановке было все-таки выше и чище теперешнего положения – авантюристки с двумя любовниками зараз.
– Итак, вы не скажете мне ни за что, где и чем вы были до появления в Киле и до начала вашей музыкальной карьеры, – усмехаясь выговорил Шенк.
– Ни за что… – прошептала Алина, и слезы навернулись у нее на глаза. – Не отнимайте у меня последнего, что я имею, – это одно мое сокровище!
Через силу выговорила это Алина, как будто бы действительно ей приходилось расставаться с какой-нибудь дорогой вещью, которую у нее хотели отнять.
Наступило молчание. Шенк был поражен неожиданным открытием и задумался на минуту. Слезы и голос Алины сказали ему больше, нежели она полагала, и сказали противоположное тому, что думал Шенк, умный, дальновидный, но грубо ошибившийся в данном случае.
Шенк думал, что замечательное образование Алины, воспитание, ученость, знание многих языков – все это далось ей, так же как и ему, силой воли. Теперь он догадался, что в прошлом Алины есть нечто особенное, загадочное, темное… Но это темное не такое, как его собственное… не есть происхождение темное, то есть низкое…
– Это надо будет все-таки узнать, допытаться или угадать, – подумал Шенк. – Но это после… – Он подвинулся к Алине, взял ее руки и медленно, с чувством, поцеловал обе.
– Дорогой мой
И затем тотчас же он прибавил, уже ухмыляясь:
– У меня сокровище моего сердца – только молдаванин Корнеску, который меня малюткой у двух голодных псов отнял!..
Шенк произнес это с такой смешной гримасой, что Алина весело рассмеялась.
– И знаете… Большую глупость Корнеску сделал, что не оставил меня на завтрак этим псам. Боже мой! Скольких дурных дел было бы на свете меньше совершено, если б меня не существовало. Наоборот, случилось бы одно доброе дело, если бы молдаванин меня не взял.
– Какое? – с удивлением спросила Алина.
– Утоление голода этих двух псов!
Когда Алина снова повеселела, барон заговорил серьезнее.
– Успокойтесь, я не стану требовать от вас того, что мне не нужно. Это было бы глупо. А я считаю себя умным человеком. Я потребую от вас только того, что мне необходимо и на что я имею права… Отвечайте мне искренне на вопросы, касающиеся только вашего настоящего, а не прошедшего. Даете ли вы мне в этом честное слово?
– Разумеется! Даю! И это мне даже нетрудно.
– Конечно. Ну-с, скажите: можно ли в меня влюбиться под влиянием или под обаянием моей красоты?
Алина изумленно поглядела в некрасивое лицо Шенка и не знала, что делать и что сказать. Шутит барон или нет – узнать было невозможно ни по его лицу, ни по голосу.
«Что если он – благоразумный и дельный – настолько ошибается на свой счет, – подумала Алина. – Подобные примеры не редкость».
– Вот видите! Вы уже колеблетесь и собираетесь солгать. Помните данное слово! – заметил Шенк.
– Нет, барон. Вы так дурны собой, что в вас влюбиться невозможно. Любить вас как друга, конечно…
– Ne dorez pas la pillule! [9] Горчицу с сахаром не едят… Итак, вы не можете влюбиться в меня?
– Нет!
– А отдаться мне?..
Алина молчала.
– По собственной воле, а не по безвыходности положения… Со страстью, с упоением… – продолжал Шенк.
– Это невозможно! – воскликнула Алина.
– А взять вас против воли вашей – гнусность, на которую я не пойду!
Алина, еще более удивляясь, взглянула на барона.
– Да, это гнусность… Не в смысле чести – вы знаете, я эту даму – честь – не уважаю. Это мерзко и гнусно потому, что это профанация того, что я и уважаю, и ценю, и высоко ставлю. Профанация единственного действительного, а не измышленного человечеством земного наслаждения. Все остальные человеческие наслаждения выдуманы не природой, а самими людьми. Игра, пьянство, гастрономия, честолюбие, музыка, охота и все… все, что только мы знаем, – все это вздор!.. Одно не вздор – чувство любви обоюдной. И на этом именно рычаге земной шар и держится в пространстве.