Принцессы немецкие – судьбы русские
Шрифт:
Обычно по случаю коронации новый монарх одарял сановников крепостными крестьянами. Александр таких подарков не сделал, чем вызвал откровенное недовольство. Одному из недовольных молодой император твердо заявил: «Большая часть крестьян в России – рабы: считаю лишним распространяться об унижении человечества и о несчастии подобного состояния. Я дал обет не увеличивать числа их и потому взял за правило не раздавать крестьян в собственность».
Елизавета была счастлива. Ей казалось: еще немного – и ее вторая родина станет такой же свободной, как Баденское княжество. Ее муж, ее император уже сделал так много! Уже в марте он приказал освободить из Петропавловской крепости заключенных Тайной экспедиции, помиловал Александра Радищева и еще примерно 12 тысяч человек, жестоко наказанных Павлом
В первый год царствования Александр Павлович отменил запрет на ввоз в Россию книг и нот. Издал указы «О восстановлении жалованной грамоты дворянству», «Об уничтожении Тайной экспедиции» и «Об уничтожении публичных виселиц». Освободил от телесных наказаний священников и диаконов. Запретил публикацию объявлений о продаже крестьян без земли. Создал Комиссию о составлении законов, запретил пытки. Издал закон «О вольных землепашцах», разрешавший помещикам отпускать крестьян на волю с земельными участками за выкуп – 47 153 семьи получили свободу. Елизавета верила: это только начало. Скоро их общие юношеские мечты станут реальностью. Но… «дней Александровых прекрасные начала» скоро получили совсем иное продолжение…
На третьем году царствования Александр вернул ко двору генерала Аракчеева, «без лести преданного» сначала Павлу Петровичу, а теперь – и его сыну. Елизавета Аракчеева презирала, не понимала, что может быть общего у ее утонченного супруга с этим грубым, жестоким мужланом. Но мнение жены уже ничего не значило для Александра: их отношения окончательно испортились.
Ее активное участие в политике закончилось. Теперь она была просто свидетельницей того, что происходило с Россией. Делала для страны, что могла (о ее помощи армии и пострадавшим от войны 1812 года речь впереди). Когда Аракчеев начнет организовывать военные поселения, она попытается выступить против, вразумить Александра. Ведь военные поселения образуют в итоге особую касту, которая, не имея с народом почти ничего общего, может сделаться орудием его жестокого угнетения. Она будет подыскивать самые убедительные слова, взывать к состраданию. И неожиданно откроется страшное: Аракчеев – всего лишь старательный исполнитель, автор – император. Более того, окажется, что Аракчеев на коленях умолял царя отказаться от распространения поселений. Александр остался непреклонен: военные поселения «будут во что бы то ни стало, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова». Это больше ста километров…
Елизавета была потрясена. Ей казалось, она знает своего мужа. Да, он лукав, но ведь добр, благороден… Но военные поселения – это уже после возвращения из заграничного похода, после победы над Наполеоном. Причиной первого их конфликта на политической почве стал не кто иной, как Адам Чарторийский. Вернув князя Адама в Петербург, Александр сразу назначил его министром иностранных дел. Елизавета была против: сложные отношения с Польшей не дают возможности быть уверенными, что польский патриот будет безоговорочно стоять на страже интересов России. Удивительно, но она более русская, чем Александр. Он окружает себя теми, кто, как ему кажется, предан лично ему (как часто это повторялось и до, и после!). Она хочет видеть во власти тех, кто предан России.
Тем не менее Чарторийский останется на своем посту до 1806 года. Уже после кончины и Александра I, и Елизаветы, в царствование Николая I, во время польского восстания 1830-1831 годов он станет главой польского национального правительства. После того как восстание будет подавлено, резиденция Чарторийского переместится в Париж, в отель «Ламбер», который на долгие годы станет центром польской националистической эмиграции. Но до всего этого еще далеко…
А пока, после того как Павел несколько остыл и усомнился в обвинениях, выдвинутых супругой (он-то ее хорошо знал!), он спросил графиню Шарлотту Карловну Ливен, может ли у родителей-блондинов появиться темноволосый ребенок. Мудрая фрейлина успокоила монарха: «Господь всемогущ».
Как
Через 10 лет после смерти малышки (она не прожила и года) Мария Федоровна разоткровенничалась со своим секретарем Григорием Вилламовым. Вот что он записал в дневник 26 сентября 1810 года:
Она призналась, несмотря на мое сопротивление и нежелание слышать ничего плохого об императрице Елисавете, что двое детей императрицы Елисаветы были не от императора (ко второму ребенку мы еще вернемся. – И. С.); что касается первого, были еще сомнения, и она не хотела этому верить, несмотря на черные волосы девочки, привлекшие внимание покойного императора…
Вот так. Оказывается, это не она натолкнула Павла на мысль о неверности невестки, а он сам усомнился в возможности появления черноволосого ребенка у родителей-блондинов. Павел оправдаться не может: уже 9 лет, как его нет на свете. Но мы-то читали записки графини Головиной. Она ссылается на троих свидетелей. Двое из них непосредственно слышали слова Павла о том, что это жена открыла ему глаза.
Мария Федоровна знала, что Вилламов ведет дневник, знала, что записывает туда каждое ее слово. Для потомков. Вот и заботилась о том, чтобы не омрачить свой светлый образ. А что Головина, прекрасно осведомленная обо всех подробностях придворной жизни, тоже ведет дневник, вдовствующая императрица не догадывалась.
Когда Машенька (мать называла ее Мышонком) неожиданно умерла, Елизавета была в отчаянии. Свекор искренне сочувствовал. Свекровь не скрывала равнодушия. Александр переживал, но находил утешение в романах с многочисленными светскими красавицами. Он легко пленял их сердца. Среди его возлюбленных были дамы весьма достойные: княгиня Багратион, Юлия Зичи, мадам Велио. Княгиня Зинаида Александровна Волконская (урожденная княжна Белосельская-Белозерская), одна из самых блестящих, самых талантливых женщин своего времени, любила его всю жизнь. Он расстался с нею так же легко, как расставался с пустыми кокетками. Казалось, он старается доказать, что неотразим. Кому доказывал? Думается, себе. Усомниться в своей мужской привлекательности его заставила неприступная красавица, которую он не сумел завоевать, – его собственная законная жена. Ее девичья влюбленность в юного великого князя быстро сменилась чувством дружеским, нежным, но лишенным страсти и того любовного преклонения, без которого нет счастливого брака. Его сердце было уязвлено навсегда. И чем больше он искал утешения на стороне, тем холоднее, насмешливее становилась Елизавета. Хотя, судя по тому, как будут развиваться события дальше, она мечтала вернуть прошлое. Но, гордая, таила эту мечту.
Последнюю надежду на семейное счастье разрушило увлечение Александра светской кокеткой Марией Антоновной Нарышкиной (урожденной польской княжной Святополк-Четвертинской). Она появилась при дворе после смерти отца. Ее красота равнялась знатности ее рода, шедшего по прямой линии от Святополка Окаянного. Происхождением своим она очень гордилась и вела себя крайне независимо.
Наблюдательная Виже-Лебрен писала о Нарышкиной:
Она была восхитительно красива, танцевала с совершенным изяществом и вскоре покорила Александра… Черты ее лица были правильны, совершенно греческие, тонкая и гибкая фигура приковывала к себе все взгляды, однако, с моей точки зрения, ей недоставало того очарования, которым обладала Елизавета…
По мнению двух фрейлин, хорошо знавших отношения при дворе, Елизавета, стоило ей захотеть, легко смогла бы вернуть любовь мужа. В записках графини Роксаны Скарлатовны Эдлинг, известной своим пристрастием к Александру Павловичу, есть такие слова:
…будь поменьше гордости, побольше мягкости и простоты, и государыня легко бы взяла верх над своей соперницей, но, привыкнув к обожанию, императрица не могла примириться с мыслью, что ей нужно изыскивать средства, чтобы угодить супругу.