Принцессы немецкие – судьбы русские
Шрифт:
О делах Глинки было достаточно широко известно, и современники называли его «истинным другом человечества», «витязем добра и чести», «защитником страждущих». Пушкин сказал о нем: «великодушный гражданин».
Кстати, Глинка предпринял попытку привлечь Пушкина к «Обществу Елизаветы». Почему эта попытка не увенчалась успехом, остается только гадать. Может быть, Пушкин опасался, что, общаясь с пылкими поклонниками императрицы, не сумеет скрыть свои чувства? А вот опубликовать свое стихотворение в журнале Глинки «Соревнователь Просвещения и Благотворения» Пушкин не только не отказался, но единственный раз позволил напечатать его под подлинным названием: «Ответ на вызов написать стихи в честь Ее императорского Величества государыни Елизаветы Алексеевны». Потом это стихотворение публиковалось только под названием «К Н. Я. Плюсковой» (любимой фрейлине Елизаветы. –
После того как на совещании Союза благоденствия все согласились с предложением Пестеля бороться не за конституционную монархию, а за республику, Глинка стал отходить от своих вчерашних единомышленников: ему, человеку религиозному, верному догматам христианства, была чужда идея вооруженного заговора, пришедшая на смену тактике мирной просветительной агитации. Так что в восстании декабристов он участия не принял, но уже в конце декабря был арестован. Потом его освободили. Потом арестовали снова. В Петропавловской крепости он и написал «Песнь узника», с которой начинался рассказ о преданном поклоннике Елизаветы Алексеевны Федоре Николаевиче Глинке. Но у песни был еще и конец. Вот он:
О, русский царь, в твоей короне
Есть без цены драгой алмаз.
Он значит – милость! Будь на троне
И, наш отец, помилуй нас!
Милость была оказана. Поэт получил наказание самое мягкое – ссылку в Петрозаводск. Он доживет до 94 лет, надолго пережив и обожаемую императрицу, и всех друзей и врагов, и милостивого монарха, которому, если бы осуществился задуманный Глинкой дворцовый переворот в пользу Елизаветы Алексеевны, никогда бы не видать короны.
Вот такому человеку поручили будущие заговорщики сообщить императрице о своих планах. Были уверены, разговор будет откровенным: Глинка боготворил Елизавету, она относилась к нему с доверием и уважением. Одни надеялись: императрица согласится. Ради России. Ради народа. Ведь как только она станет самодержавной монархиней, сразу даст народу конституцию, освободит несчастных рабов. Другие сомневались: испугается, сообщит о заговоре своему венценосному супругу. А она – рассмеялась. Как же мало нужно ее знать, чтобы представить, что она пойдет на такое! Государь сам способен справиться со своими обязанностями. А она… Она обещает сделать все, чтобы убедить его в необходимости даровать народу свободу и конституцию.
Это были не пустые слова, не вежливость утешительницы. Как раз в это время ее отношения с Александром стали налаживаться, и она вполне искренне надеялась, что ей удастся вернуть его к идеалам их юности. Ведь он не мог забыть, как они когда-то вместе мечтали о том, о чем сейчас ее просили будущие мятежники.
Она надеялась. И уже начала. Но не успела…
В начале двадцатых годов, после окончательного разрыва с Марией Антоновной Нарышкиной, Александр словно прозрел. Проводя больше времени с Елизаветой Алексеевной, он понял, какое сокровище потерял. Да, она ему изменила. Но не он ли сам толкнул ее к измене? Это он погубил ее жизнь. Их жизнь. Он наконец понял, насколько необычно ее отношение к нему: незаслуженно оскорбленная, униженная, брошенная ради пустой, легкомысленной кокетки, она ни разу не упрекнула его, всегда приходила ему на помощь в трудные минуты, всегда оставалась верным другом, быть может, единственным… И это вовсе не тупая безропотность, которая часто встречается у русских жен, независимо от того, к какому сословию они принадлежат. Нет, она женщина независимая, гордая. Ни ради того, чтобы сохранить высокое положение, ни ради того, чтобы соблюсти приличия, терпеть она бы не стала. Значит, любила? А он…
И Александр делает все, чтобы искупить вину. Она во всем идет ему навстречу. Между ними возникает безмерная душевная близость, какой обоим так недоставало всю жизнь. Фрейлина Софья Мадатова вспоминала:
Около 1824 года здоровье императрицы заметно ухудшилось; она стала часто прихварывать. Тогда император приказывал обыкновенно вносить в ее комнату свой рабочий стол и просиживал с ней часов по пять в день.
Во время пребывания в Царском Селе государь с государыней обыкновенно обедали вдвоем на колоннаде Камероновой галереи, прислуживавший им гоф-фурьер являлся только по звонку… Император Александр говаривал, что, не имея времени много читать по причине государственных дел, он обязан императрице
Начало 1825 года было омрачено резким ухудшением ее здоровья. Возможно, оно было спровоцировано двумя событиями: страшным наводнением 1824 года и сообщением о том, что тайное общество готовит убийство государя. Она не могла этого допустить.
Когда-то она писала матери: «Как только я чувствую, что ему грозит опасность, я вновь приникаю к нему со всем жаром, на который способно мое сердце». На этот раз опасность была реальной как никогда. Она должна была что-то сделать! Но что? Помогло, как это нередко бывает, несчастье: здоровье ее стремительно ухудшалось, она держалась мужественно, но таяла на глазах. Врачи настоятельно рекомендовали провести предстоящие осень и зиму в теплых краях: в Италии, Франции, на юге России. И она решила воспользоваться своей болезнью. Знала: одну Александр ее не отпустит. Вот и решила увезти его подальше от заговорщиков, спрятать, спасти.
Пределы России отказалась покидать категорически. Но почему решено было поехать в известный не самым мягким климатом Таганрог, так и осталось загадкой. Была ли это карающая рука судьбы или они оба считали, что именно там им будет проще осуществить задуманное – уйти в частную жизнь? У обоих этих предположений были и до сих пор остаются сторонники.
1 сентября из Петербурга уехал император, через два дня – императрица. Знали ли они, что покидают столицу навсегда? Большинство документов, относящихся к последним годам царствования Александра, были уничтожены его братом и матерью, а вот письма и записки, которые он каждый день писал жене в дороге и уже добравшись до Таганрога, чудом сохранились. Они полны такой нежности, такой теплоты… Будто торопился, будто боялся не успеть.
Их жизнь в маленьком заштатном городке была настоящей идиллией. Говорили – и не могли наговориться, держались за руки, подолгу гуляли вдвоем. И никакого придворного этикета. Окружающие, люди близкие, преданные, были тактичны, старались не мешать. Им казалось, что перед ними молодожены. Ничто не предвещало беды.
И вдруг – неожиданная болезнь Александра (поехал верхом в Георгиевский монастырь под Севастополем, было тепло, шинель не надел; вдруг подул резкий штормовой ветер – император простудился). Утром 11 ноября он приказал позвать к себе Елизавету, и они в последний раз провели вдвоем, без свидетелей, несколько часов. О чем они говорили, никто не знает. Но именно в этот день императрица написала матери туманное, полное пессимизма письмо:
Где убежище в этой жизни? Когда вы думаете, что все устроили к лучшему и можете вкусить этого лучшего, является неожиданное испытание, которое отнимает у вас возможность насладиться тем лучшим, что окружает нас. Это не ропот — Бог читает в моем сердце, – это лишь наблюдение, до меня тысячу раз сделанное и теперь в тысячный раз подтверждаемое событиями моей жизни.
Как истолковать эти горькие слова? Просто сетовала на болезнь, которая так некстати нарушила идиллию? Но в тот день, 11 ноября, болезнь казалась легким, временным недомоганием. В этом единодушны все, кто в разное время писал воспоминания о таганрогских событиях. Пли именно в этом разговоре он поделился с ней желанием уйти из привычного мира, попросил у нее помощи? Достоверно известно лишь то, что именно в этот день она прекращает делать записи в дневнике, в котором раньше детально описывала все подробности его болезни.
По воспоминаниям свидетелей, она была рядом с ним в последние минуты его жизни. Держала его руку. Когда все было кончено, закрыла ему глаза, опустилась на колени и долго молилась… В этом показания свидетелей не расходятся. Зато во всем остальном (от описания хода болезни, ее симптомов до результатов вскрытия) расхождений, противоречий, недомолвок столько, что они дают основания для споров – то затихающих, то снова возникающих. Действительно ли Александр Павлович скончался 19 ноября 1825 года в Таганроге? Его ли забальзамированное тело везли через всю Россию и 13 марта 1826 года похоронили в Петропавловском соборе в Петербурге? Или похоронили вместо него кого-то другого, а он вовсе не умер, но, тяготясь державой, ушел с посохом в неведомую даль, чтобы спустя много лет появиться в Сибири под именем старца Федора Кузьмича?