Принцессы оазиса
Шрифт:
Когда она попыталась что-то сказать об этом, Анджум уверенно заявила:
— Города, как оазисы. Их много, и они чем-то похожи, а в чем-то — разные.
Она узнала это от Идриса, а в словах своего названного брата она нисколько не сомневалась.
— А что между ними? — удивилась Халима, и девочка пожала плечами.
— Не знаю. Я только слышала, что вместо пустыни там море, полное не песка, а воды.
— Такое же большое?!
— Да.
— Наверное, люди, живущие в местах, где столько воды, очень счастливы, — задумчиво промолвила Халима.
— Эту
— Разве такое бывает? Вода не может быть бесполезной!
— По ней можно передвигаться.
— По воде?! Это как?
Анджум замялась. Идрис объяснял ей, но она не очень-то поняла.
— В таких… больших корзинах или даже не в корзинах…
— Ты говоришь о том, о чем не имеешь ни малейшего представления, — строго заметила женщина, сделав вывод, что дочь несет чепуху, и прекратила этот бессмысленный разговор.
Издали город сверкал в лучах полуденного солнца ослепительным белым пятном. Шейх Сулейман и его люди въехали в него со стороны арабских кварталов, где высились минареты и круглились купола мечетей. Ни Халима, ни Анджум никогда не бывали ни в одной из них.
Очутившись на городской улице, женщина и девочка с любопытством вертели головой, благо ничто не мешало обзору: бедуинки не носили покрывал и не прятали лицо.
И дома, и мостовая были накалены солнцем; над землей колыхалась жаркая дымка. Лабиринт поднимавшихся вверх переулков был запутанным и извилистым, стиснутым глухими стенами жилищ. Кое-где встречались небольшие площади, на каждой из которых, как правило, бил фонтан.
Возле источников собирались закутанные в плотные покрывала женщины с кувшинами в руках, а мужчины тем временем дремали в редких тенистых уголках. Иные из них — в основном богатые арабы в шелковых бурнусах — сидели под навесами и пили чай или кофе из маленьких фаянсовых или медных чашек, изящно держа их пальцами и важно беседуя.
Анджум изумило обилие кипарисов, смоковниц и пальм. А потом она увидела море.
Когда они взошли на холм, оно открылось перед ней во всем своем великолепии. Оно выглядело ослепительно-синим и безмятежным, словно пребывавшим в глубоком полуденном сне. Анджум поразила его прозрачная, неподвижная сияющая гладь.
Девочка вспомнила про зеркало Джан, в котором увидела только себя, но не сестру, и ей почудилось, что поверхность моря способна отразить в себе буквально все. То было зеркало мира.
Анджум глубоко вдохнула, а потом выдохнула, словно выпуская на волю собственную душу. Никогда еще ей не было так легко. В этот миг она избавилась даже от вечной тоски по Байсан.
Море издавало однообразный, равномерный, усыпляющий, чарующий шум, какой нельзя было сравнить ни с чем. И с его стороны дул необыкновенно свежий ветер, оставляющий на губах привкус соли.
Подъехавший к Анджум и Халиме Идрис сообщил, что сейчас бедуины должны разделиться. Женщины направятся по своим делам, мужчины — по своим. А он намерен сойти к воде, потому что обещал показать «сестре» море.
— Пойдешь со мной? — спросил он и прочитал ответ девочки в ее сияющем восторженном взоре.
Халиме ничего не оставалось, как привязать
Шейх Сулейман был мудрым человеком и не обращал внимания на подобные мелочи. Он знал, что это всего лишь незначительный эпизод в жизни его любимого сына. То, что Идрис сочувствует бедной девочке, говорило о его добром сердце. Такие порывы не стоит сдерживать. Сын мусульманского правителя должен быть великодушным, внимательным и справедливым.
Недавно шейх Сулейман решился на необычный для главы бедуинского племени шаг: он сказал сыну, что пошлет его учиться в мусульманскую школу. Хотя почитание грамотности и культуры издавна было присуще арабскому миру, даже знатные бедуины редко умели читать и писать. Поможет ли образование Идрису или нет, он не знал, ибо, как гласит Коран: «Не постигнет нас никогда и ничто, кроме того, что начертал нам Аллах» 4 . По крайней мере, шейх Сулейман надеялся, что оно не будет лишним.
Крыши домов сверкали на солнце. Со всех сторон от моря поднимались узкие улочки. Казалось, город вырастает из воды и взбирается вверх по холму.
Должно быть, Идрис не раз ходил этим путем, потому что они с Анджум довольно быстро добрались до берега.
Море распростерлось перед ними во всей красе, играя небольшими волнами и посверкивая золотисто-белой пеной. Девочка словно впитывала в себя его яркую лучистую синеву, и по ее коже пробегали мурашки восторга.
Как никогда прежде, ей хотелось дать волю своей радости, смеяться, танцевать и петь, но вместо этого она присела на корточки и осторожно погрузила в воду руку, а потом быстро выдернула ее, пораженная мягкостью, нежностью, необыкновенной осязаемостью прикосновения прохладной воды.
— Оно живое! — с изумлением произнесла Анджум и посмотрела на мальчика.
Темные глаза Идриса улыбались, зубы сияли белизной. Его кожа была цвета светлой бронзы, ветер трепал блестящие черные волосы.
— Я не ошибся в тебе! — сказал он и добавил: — Ты можешь войти в него, и оно тебя примет.
Девочка осторожно ступила в воду. Она обволакивала, щекотала, ласкала. Анджум невольно вскрикнула, разглядев в глубине стайку юрких серебристых рыбок.
Мальчик весело смеялся. Девочка подумала о том, насколько ей с ним легко. Почти также легко, как с Байсан. Возможно, они с Идрисом и не понимали друг друга с полуслова, но их чувства и отношение к миру во многом совпадали, несмотря на то, что он был сыном шейха, а она — простой девочкой, да еще из другого племени.
Внезапно вспомнив о словах Кульзум, Анджум спросила:
— Правда, что отец хочет отправить тебя учиться?
Идрис кивнул.
— В город?
— Да. В мусульманскую школу. Отец желает, чтобы я стал истинным сыном ислама.
— Ты хочешь этого? В смысле — уехать из дома?
Идрис посерьезнел.
— Не очень.
— Но если ты будешь учиться в этом городе, то сможешь каждый день видеть море.
Слегка прищурившись, он смотрел вдаль.
— Это закрытая школа. И потом я — человек пустыни.