Принцип каратэ (сборник)
Шрифт:
Начальник отдела вызвал его через секретаря — это было верным признаком того, что разговор предстоит неприятный.
— Ознакомьтесь… — Размашистым движением подполковник бросил на стол заявление Строевой. Сесть он не предложил. Когда обескураженный холодным приемом человек стоя читает кляузу на самого себя, у него обязательно должно шевельнуться чувство вины.
Сизов тоже неплохо знал оперативную психологию. Подчеркнуто неторопливо он выдвинул стул, основательно уселся, так же неспешно извлек из внутреннего кармана пиджака очки, которыми обычно пользовался при длительной работе с документами, протер стекла, надел и
Мишуев внимательно следил за его лицом. Но Старик еще из фэзэушного детства вынес правило: никогда не проявлять боли, растерянности, страха.
Особенно перед тем, кто стремится тебе их причинить. Удар, не вызвавший стона, слез или хотя бы болезненной гримасы, кажется всем, в том числе и самому ударившему, вдвое слабей, чем был на самом деле. И уже поколеблена уверенность врага в своем превосходстве, а значит, снизились шансы на победу и самое время сделать ответный ход…
Когда-то гражданин Прищепа по кличке Скелет, улучив момент, ширнул его из-под руки в бок толстым шилом, которым до этого уже приколол трех человек, и, вырвавшись, отскочил в сторону, впившись жадным взглядом в «портрет» ненавистного опера. Не находя ожидаемых признаков тяжелой раны, он запаниковал, недоумевающе уставился на круглое острие, испачканное кровью и покрытое коричневым слоем печеночной ткани, промедлил и упустил момент, пока Старик возился в кармане с вмиг ставшим тугим предохранителем. Только щелчок вывел Скелета из оцепенения, он шагнул было вперед, но поздно — сил вынуть руку не было, и Старик жахнул прямо через плащ…
Дочитав заявление, Сизов равнодушно положил его обратно.
— Что скажете? — напористо спросил Мишуев.
— Ее право. В таких случаях каждый второй жалуется.
И ответ майора прозвучал равнодушно. Мишуева это несколько сбило с толку, но по инерции он продолжал с тем же напором:
— Зря вы так легкомысленно относитесь к этому. Напишите подробное объяснение, и я направлю материал в инспекцию для проведения тщательной проверки, — и, преодолев что-то в себе, после чуть заметной паузы добавил:
— А вас пока придется отстранить от дела.
Сизов пожал плечами.
— Не смешите людей, товарищ подполковник. Строева сдала нам подозреваемых — Зубова и Ермака. Они уже месяц не появляются дома, есть данные, что прячутся в городе. Губарев отрабатывает их связи. Считаю необходимым подключить ему в помощь Фоменко.
Мишуев почувствовал, что теряет инициативу.
— Это другая тема. А что все-таки можете сказать по жалобе?
— Строева дала подробные, в деталях показания — это раз. Показала все на месте происшествия — это два. Пудреницу опознала ее мать и подруга — это три. Калмыков изобличил на очной ставке — это четыре…
— Точно, Калмыков! — Мишуев подскочил в кресле. — Я вспомнил этого шоферюгу. Только фамилия вылетела! Но и Строева с пудреницей, и Калмыков — из далекого прошлого. Имеют они отношение к «сицилийцам»? Если отбросить ваши фантазии, никакого. Зато ко мне все имеют самое прямое отношение. И время выбрано удачно! — Подполковник говорил еще спокойно, но чувствовалось, что это удается ему с трудом.
— Не понял… — Губы Старика сжались в жесткую линию.
— Сейчас мне совершенно не нужны осложнения. А тут мышиная возня вокруг старых дел, поиски ошибок и упущений… Бывший наставник копает под меня всерьез!
— Вы сами копали
— Факты? Где же они? — зло спросил Мишу ев. — Где протокол допроса Батняцкого? Ах, официально он ничего не сказал? И не скажет: перед воровским законом «ершом» выставляться? Черта с два — сразу уши отрежут!
Досидит убийцей! Дальше что? Строева? Противоречивые показания, жалобы на незаконные методы воздействия. Пудреница? Поговорит с адвокатом и заявит, что потеряла ее за неделю до убийства. Калмыков? Он жив и здоров, испугался невесть чего, об убийстве Федосова не осведомлен! И что остается? Только ваши документы!
— Остаются Зубов и Ермак! Когда мы их возьмем, даже вы не сможете назвать факты домыслами!
Сизов прищурясь, в упор рассматривал подполковника, и тот на миг ощутил себя бестолковым, не знающим дела стажером, допустившим очередной промах. На импортном пульте селекторной связи вспыхнула красная лампочка и мелодично пропел сигнал вызова: «уа-уа-уа…» Мишуев поднял трубку, ткнул пальцем в клавишу соединения с дежурной частью и сразу же напряженно застыл.
— Когда он это сообщил? Кто-нибудь знакомился с телефонограммой? Как нет, когда половина управления о ней знает! — закричал Мишуев, давая волю раздражению, которое долгое время загонял внутрь. — Эти фамилии у меня на столе! Ни черта не соблюдаете режим секретности! Будем наказывать!
— Он с силой бросил трубку, резко развернулся к Сизову. — Два часа назад Веселовский сообщил по ВЧ, что отпечаток пальца в машине оставлен Зубовым! А Ермак — его ближайший друг и постоянный подельник. Если вы узнали об этом раньше меня, дежурный будет наказан за халатность и ротозейство.
Все равно непонятно, к чему городить огород со Строевой и Калмыковым?
Неужели так велико желание закопать непосредственного начальника?
Мишуев улыбнулся с нескрываемой издевкой.
— Ай-ай-ай, бывший наставник, нехорошо! Учили-то вы меня совсем другому…
Сизов некоторое время молчал, с прежним прищуром глядя на подполковника.
— Жаль, так ничему и не научил. Порядочность и честность не привьешь, но и элементарной оценке обстановки не выучил. Какая разница, кто вышел на «сицилийцев»? Главное, что они расскажут про Яблоневую дачу, и ты провалишься в ту яму, которую сам для себя копал!
Хотя Мишуев не обратил внимания на сизовское «ты», он уже не чувствовал себя стажером.
— Если расскажут…
Утром следующего дня Сизова вызвал Крутилин. В приемной он столкнулся с Веселовским — тот уже выходил из кабинета полковника, и вид у него был победный.
— Как живете-можете, Игнат Филиппович? — с небрежной легкостью спросил он. — Скоро будем брать «сицилийцев», готовьтесь!
Если это была шутка, то на серьезный лад.
У Крутилина находился Мишуев, сидел за приставным столом, нервно вертя в пальцах красивую импортную ручку с электронными часами.
Полковник просматривал бумаги, зажатые в скоросшивателе с синей картонной обложкой. Подняв голову, кивнул вошедшему, указал на стул, перевернул очередной лист. Сизов сел напротив Мишуева, положил перед собой потертую кожаную папку, на которую подполковник покосился с некоторой тревогой. Несколько минут в кабинете царила тишина. Наконец Крутилин перевернул последнюю страницу досье.