Принцип мести
Шрифт:
Монах назвал нам еще несколько не менее звучных имен, среди которых были Разящий Кулак, Самурайский Меч и Каменный Локоть и, наконец, представил нам последнего из тренирующихся с нехарактерным для основной массы участников боевым псевдонимом – Спокойный. У него, если судить по разрезу глаз, были европейские черты лица с небольшим уклоном в «азиатчинку»; он сидел в позе лотоса и, отрешенный от всего, медитировал.
– Откуда приехал этот человек? – спросил Игнатий.
– Кажется, он из Польши, но так долго пробыл в Тибете, что считает себя местным жителем, – ответил монах. – Он исповедует Шоу-Дао, что в переводе
Черное, плотно облегающее фигуру кимоно Спокойного и повязка, скрывающая пол-лица, свидетельствовали о правомерности этого предположения. Не знаю, что подумал Игнатий, выслушав нашего гида по спортгородку, но у меня возникли большие сомнения, сможем ли мы пройти хотя бы отборочный турнир, имея столь техничных, великолепно подготовленных соперников. Во мне шевельнулся страх, ползучий страх перед неизвестностью, перед тем, с чем нам неминуемо предстояло столкнуться на ринге. «Нас здесь могут убить», – обреченно подумал я.
– Давайте я помогу вам придумать ваши боевые прозвища, – нарушил молчание монах. – Какими единоборствами вы занимались? Карате, дзюдо, самбо? Может быть, борьба? Какого стиля вы придерживаетесь?
– Рукопашный бой, – пожал плечами Игнатий. – Можете назвать это «русским стилем».
– Русский Медведь подойдет? – осклабился монах.
– Медведь так медведь, – согласился Игнатий, хотя, конечно, это был слишком заезженный штамп.
– А вы? – обратился дотошный служитель храма ко мне.
– Я занимался всем понемногу из того, что вы только что перечислили.
– У вас есть какой-нибудь излюбленный прием?
– Когда-то я был лучшим исполнителем хуков в нашем городе...
– Кажется, я придумал – Стальной Крюк!
От радости наш гид даже запрыгал на месте. Не желая его огорчать, я согласился зарегистрироваться под этим прозвищем, хотя в нем мне чудилась некоторая ущербность, намек на сутулость. Я же сутулым, а тем более горбатым себя не считал – офицерская осанка, выработанная за годы службы в армии, была предметом моей непреходящей гордости.
– Можете приходить сюда тренироваться в любое время, – сказал монах и, почтительно поклонившись, отошел в сторону.
– Один вопрос, – обратился я к нему через Илию.
Он выразил готовность внимать самым прилежнейшим образом.
– Вы не знаете, где можно найти организаторов состязаний?
– Госпожа прибудет несколько позже, когда пройдет отборочный тур и выявится основной состав участников. В ее отсутствие вы можете обращаться к учителю или ко мне, его помощнику.
«Значит, все-таки госпожа, она же Сандра, она же Валерия, она же Миледи», – подумал я, ощутив в груди холодок и некоторый душевный трепет. Какой будет наша новая встреча и не пророчит ли она беды? От своей бывшей пассии я не ждал ничего хорошего – ее каверзы и искусная ложь не раз могли стоить мне жизни. Размышляя об этом, я ненароком потревожил другие воспоминания, и в моем воображении всплыл образ Анюты – прежний, осиянный светом «солнечной женщины», и нынешний – нарочито нелепый, подчеркнуто
Посетив спортзал под открытым небом, мы обошли развалины колизея, где рабочие оборудовали арену, посыпая ее свежими опилками, которые, как известно, хорошо впитывают кровь, и спустились к монастырскому пруду, где, как это нередко бывает в прихрамовых буддийских хозяйствах, монахи разводили карпов и черепах. Рядом располагался небольшой, но очень красивый, будто с рекламного буклета, бассейн с лазурной водой, в котором плавала... акула. Хищница лениво перебирала плавниками и, неуклюже утыкаясь мордой в бортик, разворачивалась, чтобы не спеша, как изгибающееся в разные стороны бревно, направиться к противоположной стенке бассейна. В ней было не меньше аршина.
– Искупаемся? – предложил Илия, и в глазах его вспыхнули озорные искорки.
– Я забыл дома плавки, – сказал Игнатий.
– А я свои бронированные трусы...
– Тогда придем сюда как-нибудь порыбачить, – нашелся Илия.
– Прекрасная идея. А живцом будет Спокойный, ему все по барабану, – поддержал его я, хотя, откровенно говоря, мне было не до смеха. Игнатий разделял мою озабоченность.
– Кажется, мы попали в царство, где правят insanitas moralis, что в переводе с латинского означает «морально невменяемые». Я не удивлюсь, если проигравшие пойдут на корм этому исчадию ада, – сказал он, задумчиво глядя на акулу.
В полном молчании, заметно удрученные, мы вернулись в монастырь и разделили с монашеской братией ее скромную трапезу. Вместе с нами за низкими продольными столами восседали другие участники состязаний. Трудно было поверить, что эти сильные, исполненные чувства собственного достоинства люди, мирно сосуществующие под одной крышей, через каких-нибудь семь дней станут злейшими врагами и начнут санкционированно убивать и калечить друг друга на ринге. Их было еще немного, человек двадцать, но в скором времени ожидалось прибытие остальных – всего было заявлено более ста участников со всех континентов, включая Австралию.
После обеда мы вернулись в нашу комнатушку. Состояние, в котором пребывали Игнатий и я, можно было охарактеризовать одним словом – уныние.
Заметив это, Илия, которому не грозила никакая, во всяком случае, видимая, опасность, связанная с участием в поединках, попытался отвлечь нас от мрачных мыслей.
– Мне кажется, новый мессия будет смехом отвечать на боль и превозмогать страдание деятельной любовью, – сказал он, подбрасывая нам свой излюбленный тезис о танцующем боге – веселящемся Христе.
– Это как-то не вяжется с моим представлением о нем, – признался я. – Мне кажется, самый короткий богословский труд, если бы его кто-нибудь вздумал написать, назывался бы «Юмор в Библии».
– Радость, даруемая божьей любовью, выше радости фигляра и пересмешника, – изрек Игнатий. – Как сказал один разумный человек, никогда еще радующийся человек не пожелал умереть, как этого часто хотел человек наслаждающийся. А юмор – это тоже своего рода источник наслаждения, коий происходит из тщеславия и ложноблистательной игры ума... Думаю, этим качеством, то есть остроумием, в большей степени должен обладать дьявол, обольщающий наши души.