Принцип мести
Шрифт:
Сая поблагодарил публику за внимание и пригласил всех присутствующих на вечерний поединок Русского Медведя со львом. Словно в подтверждение этому из клетки донесся львиный рык.
– Господи, спаси, сохрани, – проговорил Игнатий.
Мы вернулись в монастырь. Обед был в самом разгаре. Игнатий почти не притронулся к еде. Он был мрачен и задумчив. Все попытки Илии завязать разговор и развеселить нашу компанию анекдотами наталкивались на стену отчужденного молчания. У меня не было никакого желания ворочать языком, и хотя я понимал, насколько важно сейчас отвлечь Игнатия от своих мыслей и приободрить его, слова застревали в горле. Я чертовски устал.
– Как вы думаете, Миледи еще здесь? – спросил Илия.
Его неожиданный вопрос застал нас врасплох. За всеми треволнениями, связанными с участием в гладиаторских
– Я схожу в отель, – вызвался он.
Мы молча кивнули. Илия рассуждал здраво, но приводил слишком много доводов, заставляя заподозрить, что его влечет к Миледи не только чувство долга или проповеднический интерес.
– Ну, я пошел? – напоследок спросил он.
– Как только что-нибудь выяснишь, сразу дай о себе знать, – сказал я.
Он с плохо скрываемой радостью поспешно отодвинул стул и чуть ли не бегом бросился к выходу. Его место тотчас занял Ирокез. Индеец смерил нас твердым, почти ненавидящим взглядом и заговорил с нами по-английски.
Я далеко не полиглот и не силен в том, что касается средств межнационального общения, но не надо было сильно напрягаться, чтобы понять: Ирокез предлагает нам объединиться в союз. Он видит в нас честных бледнолицых братьев, в отличие от Киллера и ему подобных (он назвал еще одного нечистого на руку гладиатора). Они, сказал Ирокез, ведут двойную игру. Крокодил был пьян (не ручаюсь за дословный перевод этого слова), и потому победа Эрнста должна быть аннулирована. Мы заверили Ирокеза, что полностью разделяем его точку зрения и в случае каких-либо осложнений без колебаний примем его сторону. Индеец лишь подтвердил наши смутные подозрения. Но объявлять войну Эрнсту-киллеру мы не имели права – излишний шум вокруг его персоны мог спугнуть Богуславского. А в том, что рано или поздно главный организатор и вдохновитель боев без правил должен здесь объявиться, никто из нас не сомневался.
В пять часов вечера после непродолжительного отдыха мы вновь пришли в колизей. Там царило необычайное оживление – букмекеры сбились с ног, принимая ставки. Большая часть игроков на тотализаторе прочила победу льву-людоеду: зверь был чрезвычайно силен и лют. Но многие помнили бой Игнатия с Асмодеем и, сознательно рискуя, ставили на Русского Медведя. Ажиотаж вокруг поединка нарастал с каждой минутой.
Я внимательно оглядел трибуны. Миледи нигде не было, Илии соответственно – тоже. Даша опять отсутствовала – по-видимому, она так и не смогла оправиться от ужаса, вызванного видом крови и страданий людей, выходящих на арену. К этому нельзя было привыкнуть, каждый из нас носил этот ужас в себе, как раковую опухоль. Но особенно труден был отсчет времени для Игнатия; внешне он выглядел спокойным, но от его спокойствия веяло холодом смерти. В своей куртке с эмблемой города Харовска, тельняшке и матросских штанах, удобных для исполнения «Яблочка», он мало напоминал христианского мученика, но я точно знал, что он живет сейчас в первом веке от Рождества Христова, готовясь умереть в бою с именем Сына Человеческого на устах.
– С Богом, – сказал я ему напоследок.
Но Игнатий уже не слышал меня. Он подошел к стенду с оружием, с сосредоточенным видом взвесил в руке трезубец и, как к себе домой, невозмутимо вошел в клетку. Из противоположного коридора ему навстречу царственно выступил лев. Они смотрели друг другу прямо в глаза – зверь, лениво щурясь, человек изучающе. Страха не испытывал ни тот ни другой. Они слишком долго пробыли наедине, чтобы не постичь одну непреложную истину – первый, кто дрогнет, отведет взгляд и смалодушничает, непременно погибнет.
Прошла минута. Колизей хранил молчание. Вторая. Кто-то в верхних рядах уронил бинокль, и он со стуком упал на ступеньки. Никто даже не шелохнулся. И вдруг какая-то неведомая сила сорвала Игнатия с места; по слову пророка Иезекииля, возвысив голос до военного крика, он в яростном порыве бросился на льва.
Лев прыгнул. Все смешалось в беспощадной борьбе человека и зверя, и получился ч е л о в е к о з в е р ь. Игнатий был непреклонен – сердце человеческое отнялось от него, и далось ему сердце звериное, и прошло над ним семь времен, прежде чем его трезубец пронзил
– Ты взвешен на весах и найден легким, – простонал Игнатий и попытался улыбнуться мне, когда я поднял его за плечи, чтобы переложить на носилки. Потом он потерял сознание. В страшной суматохе и неразберихе ему обработали раны, наложили бинты и, наконец, оставили его в покое; мы остались с ним в бунгало наедине, вдали от неистовства колизея и азарта алчной толпы. Что делать дальше, я не знал.
Перед закатом солнца жизнь еще теплилась в нем, хотя надежды было мало. Пришла Даша, села рядом. Она, кажется, предложила мне свою помощь и очень огорчилась, узнав, что помощь ее вряд ли понадобится. Потом какой-то бальзам, восстанавливающий жизненные силы и заживляющий раны, принес Ирокез. Вслед за ним, сразу после его ухода, явился Спокойный; он приготовил отвар, гармонизирующий, по его словам, ки и вырабатывающий кровь, смешав в равном соотношении су джен, гоу бу, дзи ке, чи яо и другие ингредиенты. Рассказав, как им пользоваться, Спокойный на какое-то мгновение задержал свой взгляд на Даше и тоже удалился.
– Тебе надо отдохнуть, – сказала мне она. – Ты неважно выглядишь. Как ты себя чувствуешь?
– Я себя чувствую, но плохо.
– Давай я посижу возле Игнатия, а ты немного поспи. Если ему что-нибудь понадобится, я все сделаю, ты не беспокойся.
Она провела кончиками пальцев по моей щеке, потом нерешительно поцеловала, как бы вопрошая, не слишком ли кощунственно проявлять свои чувства в присутствии умирающего человека, и проговорила:
– Странно, что все мы здесь.
– В этом нет ничего странного, – сказал я, продолжая безотрывно смотреть на Игнатия, лицо которого вот уже четыре часа было неподвижно.
– Почему? Дело случая.
– Мы собрались здесь благодаря твоему отцу.
– У меня нет отца.
– Есть.
Не знаю, зачем я затеял этот разговор именно сейчас и какие последствия он мог иметь для нас всех, но, потеряв всякую осторожность, я выложил ей все, что знал о Богуславском.
– Это он убил твою мать. Она могла опознать его на теплоходе, и тогда весь его грандиозный план накрылся бы.
– Он знал о том, что я его дочь?
– На тот момент вряд ли. О тебе он узнал гораздо позже. Согласись, твоя стремительная карьера в «Пчелке» неслучайна.
– Мне тоже так казалось. Иногда. Слишком уж хорошо все складывалось. Но я верила в удачу, верила в успех... Мною восхищались с детства. Все это, конечно, ерунда. Я чувствовала, что мне кто-то помогает, кто-то меня ведет. Но я не думала...
– Когда-нибудь он придет к тебе и скажет: я твой отец.
– Не знаю, – порывисто вздохнула Даша. – Ничего не знаю.
Разумеется, я ни словом не обмолвился об операции спецслужб, имеющей свой целью передать Богуславского в руки правосудия, потому что выбалтывать чужие тайны не в моих правилах (да и не в моих интересах), и не стал вникать в детали своей биографии – Даша по-прежнему считала, что в Тибет меня привел чисто денежный интерес, желание поправить свое материальное положение. В качестве искателя приключений и любителя легкой наживы я ее вполне устраивал. Хотя кто сказал, что бои без правил – это шальные деньги? Каждый из нас мог потерять все, не приобретя ничего – в жестокой борьбе гладиаторов выигрывали единицы. И то, что я прорвался в одну восьмую финала, было просто счастливым стечением обстоятельств, не имевшим никакого отношения к действительной оценке моих боевых заслуг.